Алексей Варламов - Андрей Платонов

Герои рассказа — старшина Прохоров, краснофлотцы Красносельский, Нефедов, Цибулько, Одинцов, Паршин, комиссар Поликарпов (о нем говорят бойцы «Такие люди долго не держатся на свете, а свет на них стоит вечно»), политрук Николай Фильченко, которые «никогда не любили народ так, как сейчас», идут на смерть, потому что «лучше ее теперь нет жизни!», и своими телами, силой духа останавливают врага на подступах к Севастополю.

На первый взгляд получился стопроцентно советский, идейный рассказ, тем более что дважды в нем упоминаются вожди: «…нас учили жить серьезно, нас готовили к вечной правде, мы Ленина читали… Сегодня мы должны доказать, в чем смысл нашей жизни, сегодня мы покажем врагу, что мы одухотворенные люди, что мы одухотворены Лениным и Сталиным, а враги наши только пустые шкурки от людей, набитые страхом перед тираном Гитлером!» И тем не менее в 1952 году обладавший тонким советским чутьем писатель А. Б. Маковский, которому досталось сочинять внутреннюю рецензию на очередную готовящуюся и благополучно зарубленную книгу прозы Платонова, написал о гибели краснофлотцев: «Их мужество, их патриотизм, ясность ума — все это корнями уходило в социалистическую действительность, не понятую Платоновым. Герои Платонова, остановившие своими телами танки, только внешне повторяют легендарный подвиг. У платоновских героев не могло оказаться внутренних сил для осознанного самопожертвования».

«Морские пехотинцы Платонова действительно из другой, чем у Маковского, России — России „Фро“ и „Высокого напряжения“, „Первого Ивана“ и „Котлована“», — прокомментировала это высказывание Н. В. Корниенко в статье «„Добрые люди“ в рассказах А. Платонова конца 30-х — 40-х годов». — «На небольшом пятачке земли, который они защищают, морские пехотинцы приуготовляются к смерти с такой же серьезностью, как старые чевенгурцы в „Чевенгуре“ и крестьяне в „Котловане“».

И далее, воспроизведя сцену прощания краснофлотцев друг с другом («Они благословили друг друга на самое великое, неизвестное и страшное в жизни, на то, что разрушает и что создает ее, — на смерть и победу, и страх их оставил, потому что совесть перед товарищем, который обречен той же участи, превозмогла страх. Тело их наполнилось силой, они почувствовали себя способными к большому труду, и они поняли, что родились на свет не для того, чтобы истратить, уничтожить свою жизнь в пустом наслаждении ею, но для того, чтобы отдать ее обратно правде, земле и народу, — отдать больше, чем они получили от рождения, чтобы увеличился смысл существования людей»), Корниенко заметила: «Чаковский видел в этом тексте „апофеоз смерти“, Платонов — апофеоз подлинного бессмертия русского солдата, залогом которого оставалась его бессмертная душа».

В военных рассказах и рабочих записях Платонова хорошо чувствуется, как бьются между собою жизнь и смерть, как по-разному эта тема решается, и смерть оказывается то воплощением мирового зла, то самым действенным средством борьбы с этим злом.

«Смерть победима, — во всяком случае, ей приходится терпеть поражение несколько раз, прежде чем она победит один раз. Смерть победима, потому что живое существо, защищаясь, само становится смертью для той враждебной силы, которая несет ему гибель», — писал Платонов в рассказе «Неодушевленный враг», а герой рассказа «Офицер и солдат» капитан Артемов был «согласен вечно держать на груди черную тяжесть смерти и злодейства, если бы только мог привлечь к своему телу все железное зло мира и неразлучно томить его на себе; в этом было бы его удовлетворение и признание красноармейского офицера».

Только вот сколько потребовалось для победы таких тел…

«Не пушками лишь решится война, но смертью тысяч… Тут побеждаем мы. Главное, самое главное», — отметил Платонов в «Записных книжках» 1942–1943 годов, а несколькими строками ниже добавил: «По смерти миллионов людей — живых замучает совесть об умерших». Да и запись: «Очень важно. Конечно, лишь мертвые питают живых во всех смыслах. Бог есть — покойный человек, мертвый», — которая соотносится с известными словами Чиклина из «Котлована» о том, что мертвые особые люди, они важнее живых, не случайно появилась в военные годы.

«Смерть страшна чувством, что не стало главного добра, и уходишь, как похищаешь добро из мира, и оно сгниет в твоей груди».

Это новое соотношение добра и зла отразилось в зачине рассказа «Седьмой человек». Герой его, умеющий избежать смерти, упредив пулю мыслью, и беспрерывно стремящийся к мщению за расстрелянную немцами семью, некогда мирно служивший старшим плановиком в облкустпромсоюзе Осип Евсеевич Гершанович воплощает в себе новую природу человека, вызванную из небытия войной.

«…по жизни он был уже другим существом, может быть — святым великомучеником и героем человечества, может быть, изменником человечества в защитной, непроницаемой маске мученика. В наше время, во время войны, когда враг решил умертвить беспокойное разноречивое человечество, оставив лишь его изможденный рабский остаток, — в наше время злодеяние может иметь вдохновенный и правдивый вид, потому что насилие вместило злодейство внутрь человека, выжав оттуда его старую священную сущность, и человек предается делу зла сначала с отчаянием, а потом с верой и удовлетворением (чтобы не умереть от ужаса). Зло и добро теперь могут являться в одинаково вдохновенном, трогательном и прельщающем образе: в этом есть особое состояние нашего времени, которое прежде было неизвестно и неосуществимо; прежде человек мог быть способен к злодеянию, но он его чувствовал как свое несчастие и, миновавши его, вновь приникал к теплой привычной доброте жизни; нынче же человек насильно доведен до способности жить и согреваться самосожжением, уничтожая себя и других».

Умелый партизан, ангел мщения Гершанович, убивший многих фашистов, погибает сам, напоследок выкрикнув, глядя в «изжитые тайным отчаянием глаза» своего убийцы:

«— Палите в меня… Здесь у меня жизнь, а там мои дети — у меня везде есть добро, мне везде хорошо… Мы здесь были людьми, человечеством, а там мы будем еще выше, мы будем вечной природой, рождающей людей…»

Но, несмотря на эту веру, несмотря на знание, что Россия в войне победит и оттого постоянно присутствующий в военной прозе мотив мирного созидательного труда («До самых сумерек из ближнего леса слышалось пение пил и стук топоров работающих там красноармейцев, начавших заново отстраивать Россию» — в рассказе «Среди народа»), тяжело переживавший смерти людей в мирное время спецкорреспондент «Красной звезды» был измучен тем, что изо дня в день видел на фронте, и привыкнуть к непрерывному потоку новых братских могил и наспех похороненных людей не мог.