Сергей Семанов - Брусилов

Известно, что при отступлении (а в 1915 году русским войскам приходилось большей частью отступать) у войск возникает боязнь охватов, окружения. Наблюдая это явление, Брусилов писал в приказе в июне 1915 года: «Не пугаться прорывов и обходов, прорывающихся брать в плен, а обходящих обходить в свою очередь, для чего иметь резервы и живо, всеми силами помогать соседям». Содействие соседу, взаимная выручка — боевой долг офицера. Сознание этого приучает офицера смотреть на поставленную ему задачу с точки зрения общих интересов и целей. Брусилов учил подчиненных, когда это позволяла обстановка и задача, двигаться на выстрелы и уже одной угрозой глубокого обхода, даже если и нельзя ввязываться в бой, заставлять отступать противника. В сентябре 1915 года он отдал особый приказ по этому поводу. «Что мне совершенно непонятно, — значилось в приказе, — так это то, что соседи атакуемого участка как бы рады, что их не трогают, и остаются пассивными зрителями, в особенности если это части другой дивизии, а тем более другого корпуса; выходит не выручка товарища в бою, а применение пословицы: моя хата с краю…».

Русская армия отступала: враг уже вторгся на территорию Белоруссии и Литвы. А как же союзники?

Еще в августе — сентябре 1914 года русское командование пришло на помощь армии Франции. Резонно было бы ожидать, что в предельно тяжелые для русской армии весну и лето 1915 года союзники не останутся в долгу. Увы!

Неоднократно в мае — июне командование просило союзников что-то предпринять, чтобы отвлечь хотя бы часть германских войск с русского фронта, но тщетно. 7 июля в Шантильи собралась первая межсоюзническая конференция, на которой обсуждалась проблема координации военных операций. Русский военный атташе во Франции А. А. Игнатьев просил нанести решительный удар на западе, ведь войска Германии скованы в России. Но определенных обещаний не поступило: на западе будут предприняты «локализованные действия», а большое наступление начнется лишь по накоплении запасов снарядов и увеличении артиллерии. Недаром многие с горечью повторяли тогда фразу: «Союзники будут вести войну до последней капли крови… русского солдата».

Но если уж союзники так ценят свою живую силу, рассуждали в России, так, может, они окажут помощь боеприпасами, ведь промышленность Франции и Англии работает во всю мощь. Но и здесь эгоистические обыкновения западных буржуа, пресловутых Шейлоков, восторжествовали над справедливостью и благоразумием, в конечном счете — над интересами общего дела. Россия не получала практически ничего, кроме слов одобрения. Пройдет время, и западные политики (оказавшись задним умом крепки) станут сожалеть о том, что не оказали помощь русской армии. Один из этих политиков, Дэвид Ллойд Джордж, написал в воспоминаниях: «На каждое предложение относительно вооружения России французские и британские генералы отвечали и в 1914–1915 и в 1916 годах, что им нечего дать и что если они дают что-либо России, то лишь за счет собственных насущных нужд… Мы предоставили Россию ее собственной судьбе».

И Россия шла навстречу своей судьбе. Но никто не мог сказать, каким длинным и тернистым окажется этот путь и какое ослепительное будущее ждет Россию!..

После того как правый фланг 8-й армии был оголен, противник попытался охватить его. И Брусилову и командованию фронта стало очевидным, что удержаться на Буге не удастся и придется отступать, теперь уже в пределы собственно российской территории. Но разрешение на отход было получено поздно, и отступала 8-я армия под постоянной угрозой быть отрезанной. Поскольку положение складывалось угрожающее, 8-я армия получила подкрепления: сначала 39-й корпус генерала Стельницкого, а затем и 30-й корпус генерала А. М. Зайончковского.

Как только подкрепления пришли в армию, Брусилов решил использовать их активно. В телеграмме Иванову от 20 августа (2 сентября) он сообщал: «Считаю главной целью крепко удерживаться на ныне занимаемых позициях по Горыне и Струбелго. Для сего считаю безусловно необходимым отбросить левый фланг противника к югу, а в дальнейшем держаться активной обороны, производя атаки накоротке при каждом удобном случае, дабы держать постоянно противника в тревоге, иначе он вскоре опять перейдет в наступление…» Тут же Брусилов разъяснял, как он понимает свою задачу: «Буду… всемерно стараться держать войска в наступательном настроении и не давать возникнуть духу уныния, чему помогут частные наступления накоротке».

Вскоре Брусилов организовал такое наступление против 4-й австрийской армии. 30-й армейский корпус, поддержанный 7-й кавалерийской дивизией, начал обход левого фланга австрийцев, в то время как 39-й корпус вел бой с фронта. Остальные корпуса сковывали противостоящие им части противника. И вот в момент, когда остальная русская армия отступала, здесь, под Луцком, противник под ударом солдат Брусилова начал отходить! После упорного и кровопролитного ночного боя Луцк был взят; только 30-й корпус захватил в плен 80 офицеров и 4 тысячи рядовых.

Со взятием Луцка связана любопытная история. Командир 39-го корпуса донес Брусилову, что начальник известной уже нам 4-й стрелковой дивизии Деникин затрудняется штурмовать Луцк, укрепленный и защищаемый крупными австрийскими силами. Тогда Брусилов приказал Зайончковскому атаковать Луцк с севера и помочь Деникину. Командир 30-го корпуса приступил к делу; в приказе он упомянул, что 4-я стрелковая дивизия взять Луцк не может. Это показалось обидным Деникину, он атаковал Луцк, взял его и еще во время боя въехал на автомобиле в город. Зайончковский, однако, продолжал утверждать, что без его войск Деникину Луцк не удалось бы взять, и это навсегда поссорило генералов.

Приводя в своих воспоминаниях этот эпизод, Брусилов подчеркивает, насколько чутки бывают в военное время военачальники к боевым отличиям. Тут же он характеризует Деникина: он «всегда старался заставить своих соседей порядочно поработать в свою пользу, дабы облегчить данную им для своей дивизии задачу; соседи же его часто жаловались, что он хочет приписывать их боевые отличия себе» — любопытное свидетельство об одном из будущих вождей русской контрреволюции.

Обращает внимание характеристика Брусиловым и другого генерала — в скором будущем главы донской контрреволюции Каледина: «Он был человеком… чрезвычайно молчаливым и даже угрюмым, характера твердого и несколько упрямого, самостоятельного, но ума не обширного, скорее узкого, что называется, ходил в шорах. Военное дело знал хорошо и любил его…» Далее Брусилов сообщает, что по его представлению Каледина назначили командиром 12-го корпуса, и «оказалось, что командиром корпуса он уже был второстепенным, недостаточно решительным…». По мнению Брусилова, с командованием корпуса Каледин хорошо справиться не мог.