Константин Евграфов - Федор Волков

Видно было, рад Федор Васильевич приезду старшого: опять все в сборе! А пока гнездо не порушено, не все еще кончено и жить можно дальше!

Пока стол накрывали, явились и Алешка с Гаврюшкой. Всей семьей и сели, как бывало, родителям на радость.

— Как там Петр Лукич-то? Гер Миллер как? — Очень уж не терпелось Федору Васильевичу услышать о делах заводских и о той науке, которую постигал пасынок его и будущий компаньон.

Подивил Федор домашних рассказами о морозовской фабрике: и про великое множество работников, и про цеха — ткацкий, прядильный да красильный, и про механику и станки, кои и он, Федор, уже постигать научился. А когда про краски стал говорить и добрым словом помянул учителя своего, Федор Васильевич вскинул голову и гордо посмотрел на Матрену Яковлевну.

— Вишь, мать, какие учителя-то у Федора Григорьича! Гер Миллер, он, право слово, из-под земли счастье добудет! И этот, механик-то, Прокоп Ильич, тоже ведь не зряшному учит, — верно, машина всему голова, особливо нынче… Ты, мать, чтоб не забыть ненароком, погляди там что из рухлядишки-то, пущай Федор отвезет им за-ради нашего родительского уважения. Молодца, Федор Григорьич! — одобрил отчим. — Ну, что ж, отдохни, пожалуй, хозяйство наше, не торопясь, погляди. Ну а там, с богом, и дела порешим. Благодарствую, мать, чаевничайте уж тут без меня, а я пойду — лень свою тешить…

— Чего вставал-то, — упрекнула его Матрена Яковлевна и, осторожно поддерживая под локоть, увела.

И как только закрылась за ними дверь, братаны сгрудились вокруг старшого, но Федор поднес палец к губам и приунял немного.

— Что ж это такое? Батюшка хворый лежит, а вы уж будто на масленице разгулялись.

— Не будем больше, братка, — пообещал младшенький, Гришатка, и тут же схватил его за рукав. — А то пойдем к нам, оттуда ничего не слыхать! И орехи с собой возьмем, а?

До поздней ночи рассказывал Федор братанам о чудесах московских: о звоне курантов на кремлевской башне и о храме Василия Блаженного, о Тамерлане и о рождестве Христовом. Но более всего поразил он их оперой. Вновь и вновь переспрашивали его, как это облака в доме ходят и ангелы возносятся. Качали братаны головами, а вообразить себе это так и не могли. И уж засыпая, в который раз Гришатка попросил:

— Расскажи-ка, Федюшка, как ты с матушкой государыней в театре рядышком-то сидел…

— Тьфу тебя! Да не сидел, говорят! Ложа ее недалеко была, а сама-то она тогда и не удостоила нас.

— Все одно расскажи, — уже сквозь сон попросил Гришатка и засопел сладко.

День только провел Федор дома, а там, по совету отчима, поехал с Алешкой да Гаврюшкой по полушкинским заводам производство смотреть.

И здесь ничего не изменилось. По-прежнему бурлила в котлах грязно-желтая жижа, и в сером смраде бледными тенями маячили фигуры работников.

Проверил Федор все книги заводские и доволен остался — дельно вели братаны учет и сырью и товару. Сразу приметил — немалый доход приносят Полушкину и сера и купорос. Однако ж в компаньоны к нему вступать, видно, вкладывать средства нужно. Вчера не спросил отчима, неловко было сразу-то… А есть ли у матушки деньги и сколь их надо? О том и спросил Алешку.

— Самому-то батюшке, видно, уж ничего и не надо, — ответил Алешка. — Однако для размножения дела, посчитал он, ныне денег потребно вложить полторы тысячи. Да ведь он и просит-то взаймы под заклад своего двора. Матушка согласна. Да и то, нам все по наследству-то останется.

Федор вместе с отчимом доношение Берг-коллегии написал: «А ныне вместо оного товарыща своего Мякушкина для лутчаго заводского произведения и государственной прибыли принимаю я себе в товарыщи пасынков своих бывшаго костромского купца Григорья Волкова детей, — Федора, Алексея, Гаврила, Ивана, Григорья…» А за неграмотностью «к сему доношению ярославский купец Федор Григорьев вместо отца своего серных заводов содержателя Федора Васильева, сына Полушкина по ево велению руку приложил». А как подписал, так и дел больше не стало.

И пришла широкая масленица. Заполонила она древний город разудалыми песнями и воплями, звоном бубенцов.

Выплеснула на улицы и площади, в переулки и закутки, к кабакам и качелям бравая хмельная солдатня, словно вражескому разграблению был отдан город на все дни масленицы.

Квартировали в ту пору в Ярославле пехота и конница Вятского драгунского полка да Суздальский полк под командованием подполковника фон-Гельвиха. И так зверствовало это воинство, что «ярославское купечество от страха и угражениев не токмо промыслов производить, но и из домов своих отлучаться не дерзает». Жаловался магистрат и на солдат и на их командиров «его высокографскому сиятельству, графу Петру Ивановичу Шувалову, но сатисфакции не получил».

Так сообщает нам местный летописец и объясняет сей феномен.

Когда 25 ноября 1741 года на престол вступила Елизавета Петровна, все унтер-офицеры, капралы и рядовые Преображенской роты гренадерского полка, участники дворцового переворота, были вписаны в герольдии в дворянскую книгу, а сама рота переименована в «Лейб-компанию». Лейб-компанцы получили в свое владение почти весь Пошехонский уезд Ярославской провинции.

Глядя, как зверствуют над своими бывшими товарищами, а ныне крепостными лейб-компанцы, расквартированные в Ярославле солдаты не захотели уступать им ни в чем. И если у них не было своих крепостных, то всегда были под рукой купцы и посадские люди, коих и подвергали они жестокому истязанию.

Куда уж более, когда эти отечественные войска взяли штурмом и порушили дом управителя самого всесильного митрополита Арсения Мацеевича — Ивана Горяцкого! Чему ж удивляться, коли такие частые рапорты сотских были не в новинку: «Солдат имевшуюся при кабаке на качели незнаемую жонку ударил по роже, от которого удара оная жонка пала замертво».

И уж когда терпение ярославцев истощалось вконец, шли они в ярости стенка на стенку — на своих же сынов Отечества.

Братаны Волковы судьбу испытывать не стали. Дома сидели. В один из длинных вечеров и позвал Федор Васильевич к себе в комнату Федора посумерничать. Опять старый про морозовскую фабрику расспрашивал, про пустые земли, что вокруг лежат, и Федор вдруг понял, что говорит его батюшка словами Петра Лукича. Стало быть, задумали что-то старые приятели. И чтоб не крутить вокруг да около, Федор прямо спросил:

— А что, батюшка, не предлагал ли Петр-то Лукич капиталы наши объединить?

Федор Васильевич не стал лукавить.

— Предлагал, Федор Григорьич, чего уж тут… А ты сам посуди, один ведь он, аки перст. И заботы у него не столь о фабрике, сколь о дочке единственной. Хозяин нужен… Любит он тебя, Петр-то Лукич… А нам уж с ним хоть и в богадельню, — засопел Федор Васильевич и дрожащими пальцами бородку стал теребить.