Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе

Иосиф Михайлович принял решение. Как ни предостерегали товарищи, как ни отговаривали, он отправился на «Купец». Один — таково было его непременное условие.

Там растерялись, послышались удивленные возгласы:

— Гляди, братишечки, сам Варейкис!

— А говорили…

— Созывайте митинг! — потребовал Иосиф Михайлович, ступив на палубу «Купца». Он поднялся на несколько ступенек, ведущих к капитанскому мостику, и, стиснув челюсти, ждал, угрюмо поглядывая, как собирается вокруг вооруженная толпа. Как только собрались, крикнул злым голосом:

— Всем меня видно? Всем слышно? Так вот что я вам скажу! Если Варейкис — предатель, то каждый из вас имеет сейчас возможность застрелить его. А если Варейкис к тому же еще и дурак, то каждый может в этом убедиться. Потому что только круглый идиот, имея прикарманенное золото и собираясь перекинуться к белым, прибыл бы к вам один и подставился под ваши пули!

Кто-то засмеялся в толпе, но большинство молчало. А Иосиф Михайлович, заметив несомненное замешательство, продолжал:

— Так кто из вас считает меня дураком? Нету таких? Что ж, и на том спасибо. Но и я вас дураками не считаю. Тогда кто считает меня предателем? Пусть выйдет! Пусть выйдет сюда перед вами, открыто, как вышел я. Пусть поглядит мне в глаза, как я гляжу в ваши глаза! И пусть докажет вам всем, что Варейкис — предатель! И вы сами тогда решите; с кем из нас двоих как поступить!..

С «бузой» было покончено. Без единого выстрела. Иосиф Михайлович возвратился на «Стрежень», где его ждали встревоженные товарищи…

Спустя несколько месяцев Иосиф Михайловна получит письмо от своего боевого друга Тухачевского, где будет сказано:

«Открыто говорю, что дело создания 1-й армии и изгнания контрреволюции никогда не могло бы осуществиться, если бы Симбирский комитет партии и исполком не пришли бы на помощь… Товарищ Варейкис, я смотрю на вашу деятельность и деятельность партии при защите Симбирска, как на блестяще выполненную работу, послужившую общегосударственным опытом…»

Когда части 1-й армии вступили в Симбирск, среди ехавших на утомленных конях командиров можно было увидеть одного, сероглазого и черноусого, такого же обветренного и запыленного, как остальные. Но, в отличие от остальных, он держал повод не левой, а правой рукой, и повод был не пропущен меж пальцами, как положено, а замысловатым образом намотан на неподвижную черную перчатку. Шашка почему-то не у левого, а у правого бедра, и кобура не на месте.

Растолкав толпу встречающих, выбежала на мостовую молодая женщина, бросилась к всаднику. Командир придержал коня, наклонился к ней…

За месяцы отсутствия Мирона Яковлевича немалые перемены произошли в его семье.

Умер Илья Львович, так и не оправившийся после пережитого в Киеве потрясения. Последними его словами была просьба похоронить у Днепра. Бедный старик давно уже потерян чувство реальности.

Асин муж ушел с белыми. Этот человек никогда не внушал доверия Мирону Яковленичу. Молодец Ася, нашла в себе силы остаться…

Ночь он провел дома. Наутро вернулся в часть. Здесь тоже был теперь его дом, здесь тоже быта его семья.

Пройдет время — Черкасский узнает о словах Ленина:

«Нам изменяют и будут изменять сотни и сотни военспецов, мы будем их вылавливать и расстреливать, но у нас работают систематически и подолгу тысячи и десятки тысяч военспецов, без коих не могла бы создаться та Красная Армия, которая выросла из проклятой памяти партизанщины и сумела одержать блестящие победы на востоке…»

Вот так совершается исторический процесс, подумает, узнав об этих словах, красный комроты Черкасский. И ощутит свою причастность к этому процессу. Наконец-то! После стольких сомнений и колебаний. Быть может, непростительно долгих. Когда же наступил конец его бездействию? Летом восемнадцатого года. Когда слонялся бесцельно по иссушенному зноем Симбирску и прочитал прикрепленную к стене одного из домов бумагу:

«Приказ

по 1-й Восточной армии

Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика переживает тяжелые дни, окруженная со всех сторон врагами… Долг каждого русского гражданина взяться за оружие и отстоять государство от врагов, влекущих его к развалу.

Для создания боеспособной армии необходимы опытные руководители, а потому приказываю всем бывший офицерам, проживающим в Симбирской губернии, немедленно встать под красные знамена вверенной мне армии.

Сегодня, 4 сего июля, офицерам, проживающим в городе Симбирске, прибыть к 12 часам в здание Кадетского корпуса ко мое.

Неявившиеся будут продаваться военно-полевому суду.

Командующий 1-й Восточной армией

Тухачевский

Товарищ Председателя Симбирского Губернского Исполнительиого Комитета

Иосиф Варейкис

4 июля 1918 года

г. Симбирск».

Варейкис?.. Не тот ли интеллигентный большевик из рабочих, который так понравился Мирону Яковлевичу еще в Екатеринославе? Если так, то какими судьбами занесло его за тридевять земель от Украины? Впрочем, когда война и революция — подобные переброски не такая уж редкость.

— Уверяю вас, Мирон Яковлевич, — заявил с присущим ему апломбом в тот же вечер Асин муж, — это ловушка. Хитрая ловушка, придуманная неглупыми людьми. Вникните! Кто не явится, того предадут военно-полевому суду. Который, как известно, милосердием не отличается. Кстати, вы уже опоздали явиться в назначенный срок. А кто явится, тот сам сунет голову в петлю силка. Не сомневаюсь, что все это затеяно, дабы выманить так называемых классовых врагов из их нор и убежищ, а затем уничтожить. Ловко затеяно, ничего не скажешь!

— Что же делать? — Неля заломила руки. — Мирон, милый, не ходи… Спрячься, скройся где-нибудь…

— Не надо отчаиваться, — утешал юрист. — В конце концов, Мирон Яковлевич увечный, а с увечного спросу нет. Хотя для господ большевиков правовые нормы и элементарные понятия гуманности не что иное, как всего-навсего пережитки проклятого дореволюционного прошлого… И все же не отчаивайтесь! Если вы, дорогой родственник, измените своей привычке всюду лезть на рожон и тихо пересидите здесь, дома…

Если бы не присутствие женщин, с каким удовольствием ответил бы тогда Мирон Яковлевич на эти высокомерные поучения! По-фронтовому бы ответил.

Неля допоздна проплакала, все умоляла его:

— Не ходи! Подумай о нас, обо мне…

Он думал. Всю ночь думал.

Встал раньше всех. Неля не проснулась, только забормотала что-то нежное и жалобное, повернулась на другой бок, всхлипнула. Он тихо вышел из дома и решительно направился в центр города, к кадетскому корпусу.

В кабинете, куда его направили, увидел двоих.

Один сидел за столом. Выгоревшая гимнастерка с темными следами от погон перехвачена ремнями. Черты лица благородные, глаза красивые. На столе перед ним — бумаги, два карандаша, воткнутая в чернильницу ручка, пара коричневых перчаток и непривычного вида матерчатый шлем с нашитой пятиконечной звездой. Мирон Яковлевич решил, что это, судя по всем признакам, и есть командарм Тухачевский.