Хассо Стахов - Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

Тем временем полки 132-й пехотной дивизии направляются вечером 8 августа 1943 года от западной оконечности Погостьевского клина в лесисто-болотистую местность под Поречье и Вороново. 436-й полк этой дивизии уже несколько дней придан «болотным стрелкам» Рингеля. «Лесной телеграф» работает быстро. Едва полки успевают прибыть на передовую полосу боевых действий, как уже вскоре после полуночи завязывается первый рукопашный бой с бесшабашно дерзким разведдозором противника. Таким способом 364-я стрелковая дивизия из армии Старикова прощупывает своего противника. С рассветом немецкие передовые наблюдатели, приданные одному из батальонов 438-го полка, отслеживают передвижения больших вражеских колонн. Пехотные орудия и полевые гаубицы 132-й пехотной дивизии тотчас открывают бешеный огонь. В то же самое время русские штурмовики Ил-2, оснащенные мощной броневой защитой, обрушивают свой огонь на одиночные окопы, траншеи, командные пункты и коммуникации 436-го полка. После того как самолеты Ил-2 скрываются за искореженным лесом, завывая моторами, в немецкие траншеи врывается боевая разведывательная группа русских. В очередной раз в журнал боевых действий вносится запись: «Атака отражена в ходе рукопашного боя».

Так для 132-й пехотной дивизии начинается серия чудовищных оборонительных боев между опорными пунктами с кодовыми наименованиями «Ручка серпа Луны» и «Прореженный лес». Днем и ночью то тут, то там солдаты Старикова пытаются срезать выступ линии фронта, углубить прорыв в расположение противника, овладеть траншеями ударом во фланг и разбить боевой порядок врага «углом вперед», построенный для проведения контратаки. Целые страницы журнала боевых действий дивизии посвящены донесениям об атаках, обороне, контрударах. Красноармейцы вклиниваются на триста метров в позицию «Утиный клюв». Через два часа ценой огромных усилий удается восстановить первоначальное положение. Русские штурмовики беспрестанно молотят по пехоте, артиллерии, обозам и транспортам с ранеными. После того как они наконец отворачивают, опустошив топливные баки, расстреляв весь свой боезапас и сбросив все бомбы, включаются в дело орудия, «сталинские орг а ны» и минометы. Затем грохочут и визжат танковые гусеницы, поднимаются в атаку перепачканные землей подразделения солдат с автоматами в руках и примкнутыми к винтовкам штыками.

Позднее это так было описано в боевых донесениях 132-й пехотной дивизии: «Первоначально наша атака приводит к повторному захвату участка траншеи длиной 70 метров. В половине второго дня 436-й гренадерский полк докладывает, что вынужден вновь оставить траншею из-за сильного огня противника, его контратак и больших потерь». Командир дивизии приказывает блокировать этот участок боя. Спустя восемь часов поступает доклад, что участок вклинения по-прежнему не может быть блокирован из-за сильного огня врага. Его лишь держат под своим контролем замаскированные разведывательные дозоры. В это же время в журнале боевых действий появляется запись о «сильнейшем налете вражеской штурмовой авиации, которая нанесла ущерб войскам в передовой полосе обороны, командным пунктам и коммуникациям. Прибывшие на помощь истребители не смогли оказать противодействия». Так оценивается в донесениях по обстановке абсолютное превосходство в воздухе советской авиации, о чем немцам в Германии ничего не известно, хотя дома они сами подвергаются массированным бомбежкам со стороны американцев и англичан. 10 августа в докладе 18-й армии о боях на ее северо-восточном участке фронта говорится следующее: «В наиболее сильном налете вражеской авиации в один из дней участвовали 110 самолетов. Наша авиация смогла задействовать не более 20 боеспособных истребителей».

Запись за 12 августа в журнале боевых действий 132-й пехотной дивизии гласит: «Контрудар с целью возвращения опорного пункта „Песчаный карьер“ не увенчался успехом из-за сильного артиллерийского огня и обстрела прямой наводкой, который вели десять танков противника». А в полночь появляется такая запись: «Несмотря на тяжелые, продолжавшиеся весь день атаки десяти вражеских батальонов, поддержанных артиллерией, танками и самолетами штурмовой авиации, передовая полоса боевых действий прочно удерживалась за исключением одного участка, где противнику удалось вклиниться на глубину 300 метров. Уничтожены 19 танков противника, из них девять в ближнем бою». Отмечается также один из наиболее отличившихся бойцов, фельдфебель и кандидат в офицеры Райн, «который уничтожил в ближнем бою два танка, а после гибели командира роты принял командование на себя. Ему удалось вместе со своими солдатами отразить несколько вражеских попыток прорыва, проявив при этом исключительную храбрость».

Более поздняя запись свидетельствует: «Так как больше не было резервов, сложилось угрожающее положение. Дивизия придала полку собранные со всех концов остатки 132-го саперного батальона в составе 1 офицера, 2 унтер-офицеров и 50 солдат и направила их в его расположение в ускоренном порядке на автомобилях». Все это напоминает рассказ об одном командире полка, который с горьким юмором докладывает наверх, что посылает весь полковой резерв на угрожаемый участок фронта на своем «фольксвагене».

132-я пехотная дивизия вновь теряет сотни своих солдат. Многих из них не удается больше подобрать и похоронить. Штаб одного из батальонов оказывается погребенным в развалинах командного пункта вместе с командиром, его адъютантом посыльными, связистами и всей аппаратурой. Сотни солдат получают ранения и контузии, их доставляют на носилках на ближайший медицинский пункт. Один из молодых радистов заносит мало разборчивыми каракулями в свой дневник: «Длинные колонны немецких пехотинцев возникают из облаков пыли, образующихся каждый раз при разрыве снаряда. Вечерняя заря простирает фиолетовый свет над измученной землей. Солдаты идут по ней спотыкаясь, в разорванной грязной форме, некоторые с медицинскими повязками. Стонут раненые на носилках. Обрубок руки, замотанный грязно-красным бинтом, торчит, упираясь в небо. Один из раненых прерывисто дышит, молясь при этом. Я спрашиваю каждого с растущим беспокойством о своем друге: „Не видел ли кто-нибудь ефрейтора Хасселя? Имя его Альфонс. Он радист из 10-й роты“. Но солдаты качают головой или молча, шатаясь от усталости, проходят мимо».

Среди тех, кто погиб в эти дни, был также командир 437-го гренадерского полка, полковник, которого солдаты особо почитали, называя «Папашей Киндсмюллером». Старый вояка и дуэлянт, отличившийся еще в Первую мировую войну, знал по имени не только каждого солдата, но и всех лошадей своего полка. В связи с тем что обстановка стала критической и запутанной, он решает сам идти вперед, чтобы указать дорогу подкреплению. Но местность уже больше не узнать, настолько она перепахана снарядами. Солдаты теряют ориентировку. При этом они, сами того не подозревая, попадают в зону обстрела одного из подразделений своего же полка. Те, уже не раз попав в окружение, каждый раз с трудом выходят из него, и им кажется, что опасность вновь угрожает им с тыла. Они открывают огонь. Киндсмюллер погибает на месте. Многие плачут, как будто потеряли собственного отца.