Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

В январе старший брат поэта Дмитрий обратился в Сенат с прошением о признании его потомственным дворянином, но получил отказ, поскольку отец его приобрел на службе лишь личное дворянство, которое по законам Российской империи на потомков не распространялось.

Известно, что сам поэт относился к этому вопросу очень щепетильно. И вел себя так, как это было принято по законам кодекса дворянской чести, но, увы, официальная казуистика тех лет отказала ему в этом праве. Наверное, этот вопрос обсуждался дома не однажды, и мать поэта Анна Ивановна, потомственная дворянка известного рода, также переживала этот отказ, данный ее сыну Дмитрию.

30 января 1912 года Николай Степанович занимался рассылкой приглашений на очередное заседание Цеха поэтов, которое договорились провести в Царском Селе. Утром к Гумилёвым приехал Михаил Кузмин. Он привык к шумной и беспокойной жизни на «башне», часто убегал в какие-то кабаки. И вот — двухэтажный дом, благоухающий покой, все утопает в снегу и тишине XIX века.

Заседание Цеха проходило несколько необычно. Среди присутствовавших был и 45-летний критик и литературовед Евгений Васильевич Аничков, приехали Владимир Пяст и те, кто обычно принимал участие в работе Цеха. Постоянными членами Цеха поэтов было принято решение открыто провозгласить о новом течении в русской литературе — акмеизме. Для того чтобы не быть чисто теоретическим направлением, решено было подготовить к печати книги стихов двух членов Цеха — Анны Ахматовой и Михаила Зенкевича.

После того как гости разъехались, Гумилёв оставил у себя Кузмина. Ему хотелось, чтобы он не только отдохнул, но и проникся его идеей — нового литературного течения и примкнул к ним. Целый день друзья провели вместе и много говорили о путях развития литературы. В дневнике Кузмина появилась в этот день запись: «А. А. хочет уезжать. Коля пошел к англичанке, я же гулять с А. А. Тихо и хорошо, заброшенно…»

Долго жить такой уединенной и спокойной жизнью Кузмин не мог и вскоре сбежал от Гумилёвых.

Жизнь зимнего Петербурга была насыщена многообразными культурными программами. В феврале 1912-го Николай Степанович читал свои стихи на вечере поэтов в «Бродячей собаке», 11 февраля отправился на вечер кружка Случевского домой к Ф. Ф. Фидлеру и написал ему в альбом акростих «В гостях» («Фидлер мой первый учитель…»).

За день до возвращения Ахматовой из Киева в Царское Село снова приехал сбежавший от Гумилёва Кузмин. В своем дневнике он выводит 12 февраля: «Встретили как беглеца! Радушны. Был брат Гумилёва (имеется в виду Дмитрий Гумилёв. — В. П.). Коля хочет ехать в Киев…»

Дмитрий Гумилёв приехал, видимо, сообщить матери радостную весть. Он ждал назначения на должность по земству, и к этому времени вопрос находился в стадии окончательного решения.

На другое утро Николай Степанович поехал в Киев за своей супругой. Ему необходимо было вскоре вернуться, так как на 18 февраля назначено было очередное заседание Общества ревнителей художественного слова, на котором Гумилёв с его товарищами решили дать отпор символистам и открыто заявить о новом течении. Вел третье в 1912 году заседание общества Вячеслав Иванов. Заседание началось с обсуждения его доклада и доклада Андрея Белого, посвященного символизму. Начались прения по докладам. Мэтров символизма поддержали Владимир Пяст и Валериан Чудовский. Однако против выступили не только Н. Гумилёв, но и С. Городецкий, Д. В. Кузьмин-Караваев. Они заявили о своем отрицательном отношении к символизму. Кузьмин-Караваев усмотрел в докладах призыв поэзии к достижению не соответствующих ей целей. Городецкий выступил с протестом против мифа и критиковал символистов за то, что они самораспинаются в стремлении в запредельную даль. Во втором номере «Трудов и дней» появилось сообщение об этом заседании: «…Гумилёв также заявил о своем отрицательном отношении к символизму. По поводу этих речей из Среды собрания было замечено, что главное значение докладов В. И. Иванова и Б. Н. Бугаева заключается в большой отталкивательной их силе, вследствие которой они, быть может, помогут стоящей на очереди перегруппировке поэтических сил». Произошло то, что и не могло не произойти, — лагерь символистов распался на две группы. За Гумилёвым ушла не только молодежь, но и Михаил Кузмин.

Гумилёв, опасаясь, что Иванов может переубедить Кузмина, увозит его в Царское Село. Это подтверждает запись в дневнике Кузмина 21 февраля: «Ходили вечером, рассуждая о стариках и Цехе». Ясно, кто такие «старики». Последние дни февраля Гумилёв часто встречается с Кузминым и они вместе проводят время. Это был период их наиболее тесного общения, когда они особенно нуждались друг в друге.

27 февраля наконец определился с гражданской службой брат поэта — Высочайшим приказом по Гражданскому ведомству от 27 февраля за № 10 Д. С. Гумилёв был назначен земским начальником 4-го участка Ямбургского уезда. В этот же день Сергей Городецкий в сорок седьмом номере газеты «Голос земли» сообщил: «В ближайшие дни выйдет целый ряд изданий Цеха поэтов».

7 марта 1912 года выходит первая книга Анны Ахматовой «Вечер» тиражом в триста экземпляров в издательстве Цеха поэтов (в типографии Ю. Мансфельда). Анна Андреевна была смущена выходом книги, не зная, как ее примут. А Гумилёв, заметив это, тут же сочинил экспромт:

Вскоре была отпечатана и книга Михаила Зенкевича «Дикая порфира». По этому поводу 10 марта было назначено торжественное заседание Цеха поэтов на квартире у Елизаветы Кузьминой-Караваевой. Чествование авторов было обставлено со вкусом и продумано синдиками Цеха. Анна Андреевна писала об этом позже: «В Цехе, когда одновременно вышли „Дикая порфира“ и „Вечер“, их авторы сидели в лавровых венках. Веночки сплела я, купив листья в садоводстве А. Я. Фишера». Вечером Н. Гумилёв был на заседании кружка Случевского у Н. Н. Венцеля, где рекомендовал в члены кружка Е. А. Зноско-Боровского и написал экспромт в альбом:

А ночью он отправился в «Бродячую собаку», где впервые в гостях был поэт Борис Садовской. Два поэта не испытывали друг к другу симпатий, но при личной встрече они общались в рамках принятого этикета. Сам Садовской об этом вечере вспоминал: «Окон в подвале не было. Две низкие комнаты расписаны яркими, пестрыми красками, сбоку буфет. Небольшая сцена, столики, скамьи, камин. Горят цветные фонарики. Из передней, где шипели кухонные пары, услыхал я пение. Подвал был переполнен. <���…> Гумилёв вызвал меня на литературную дуэль: продолжать наизусть любое место из Пушкина. Выбрали свидетелей, но поединок не состоялся — всем очень хотелось спать».