Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

В Париже все встречи проходили либо в кафе, либо в ресторанах, которых по городу насчитывалось около трех тысяч. Традиционно французы друг к другу в гости не ходили. Зато кафе уличные, веселые, всегда были заполнены самой разношерстной публикой. Тут встречались поэты и художники, деловые люди и журналисты. У каждого были свои излюбленные места.

— Самое старое кафе и самое знаменитое, — говорил Деникер, — «Прокоп». Вы не удивляйтесь такому простому названию. Там сиживали в свое время знаменитые люди Франции. Теперь их портреты украшают стены этого кафе, хотя само оно превратилось в недорогую «бульонку». Но мы с вами отправимся в не менее известное кафе «Режанс», и я вам расскажу одну интересную историю времен Робеспьера.

В «Режансе» молодые люди заказали кофе. Гумилёв уже привык к парижским нравам. В Париже за чашкой кофе или бутылкой вина можно просидеть целый день и это считалось в порядке вещей.

— Здесь готовят прекрасный кофе, может быть, поэтому, — сказал Деникер, — он и немножко дороже, чем в других, не тридцать-сорок сантимов, а пятьдесят. Но он ст о ит того! Да еще не плохо было бы заказать sirope de groseille.

— А что это такое? — поинтересовался Гумилёв.

— Очень приятный напиток из смородины.

И Деникер начал рассказывать обещанную историю:

— Мы с вами сидим примерно на том же месте в кафе, где любил играть в шахматы Робеспьер во времена диктатуры республиканцев. Как правило, с ним боялись играть, особенно выигрывать у него, хотя диктатор был довольно слабым игроком. Он прослыл мстительным человеком. И вдруг красивый молодой человек направился прямо к его столику. Робеспьер оживился, перед ним на столе уже давно стояла шахматная доска с расставленными фигурами. В предчувствии удовольствия диктатор потирал руки. «Я хочу сыграть с вами партию в шахматы!» — сказал пришелец. «Извольте, гражданин». Незнакомец оказался искусным игроком и выиграл не только первую партию, но и вторую, о которой попросил сам диктатор. «Прекрасно, — сказал Робеспьер, нахмурившись, — но какова была ставка в нашей партии?» Незнакомец откинул прядь волос со лба и произнес высоким голосом: «Голова человека, за которым завтра должен явиться палач!» Робеспьер сразу понял, о ком идет речь. Но теперь он не мог его казнить, ибо незнакомец выиграл. Долг чести превыше всего! Робеспьер спросил наглеца: «Гражданин, позвольте узнать, почему вы ходатайствуете за освобождение графа Р., заключенного в Консьержера?» И в ответ услышал: «Я не гражданин, а гражданка, невеста графа!» Робеспьер вздохнул и подписал приказ об освобождении узника.

— Действительно, интересная история.

— О, таких историй я мог бы рассказать об этом кафе много, — сказал Деникер. — Вон там играл в шахматы австрийский император Иосиф Второй, здесь сиживали мечтатель Дидро и романтик Ле Саж. И даже проигрывал в шахматы молодой корсиканский офицер Бонапарт…

Беседа незаметно перешла в другое русло, и Деникер стал рассказывать о писателях, которые объединились в группу «Аббатство» и провозгласили эру новой «научной» поэзии. Инициаторами стали молодые поэты: Жуль Ромен (которому исполнился двадцать один год), Жан Рене Аркос, Жорж Дюанель и Шарль Вильдрак.

— Разумеется, — говорил Деникер, — наш идейный вдохновитель — известный поэт Рене Гиль, вы о нем верно слышали.

Гумилёв внимал рассказам племянника Анненского с загоревшимися глазами. Особенно его заинтересовал тот факт, что молодые писатели сумели заполучить даже собственную типографию.

— Но почему так странно звучит название вашей группы? — спросил Николай Степанович.

— Мы создали в этом году коммуну, писательское братство, а поскольку местом нашего обитания стало аббатство Кретей под Парижем, мы провозгласили себя группой «Аббатство»…

Гумилёв подумал о том, что, может быть, здесь и ему можно будет издавать свой журнал. Нужно только установить хорошие связи с русскими писателями, проживающими в Париже. Ведь у него в кармане лежало еще одно рекомендательное письмо. И почему бы его не использовать? Настроение у молодого романтика поднялось. Ему уже казалось, что оккультные науки, которыми он хотел серьезно заняться в Париже, не стоят того, чтобы на них тратить время. Нужно писать — это главное.

В письме к сыну Анненского Николай сообщает: «Вы меня спрашиваете о моих стихах. Но ведь теперь осень, самое горячее время для поэта, а я имею дерзость причислять себя к хвосту таковых. Я пишу довольно много, но совершенно не могу судить, хорошо или плохо». Своему учителю Брюсову он признается: «Когда я уезжал из России, я думал заняться оккультизмом. Теперь я вижу, что оригинально задуманный галстук или удачно написанное стихотворение может дать душе тот же трепет, как и вызывание мертвецов, о котором так некрасноречиво трактует Элифас Леви».

Нет, Гумилёв не перестал смотреть на мир как на явление волшебства и вдохновения. Он понял, что надо идти не от мертвых к живым, а от последних в мир таинственных превращений.

Он наконец решает отправиться к знаменитой Зинаиде Николаевне Гиппиус, которая слыла основательницей нового христианского движения, утверждавшего равносвятость Плоти и Духа.

В 1901 году в Петербурге Гиппиус и Мережковский организовали Религиозно-философские собрания для открытого обсуждения вопросов веры между интеллигенцией, гибнущей «в отчаянии без Бога», и Церковью, чтобы обновить религиозное сознание. В 1903 году Собрания были запрещены. Но дом Мурузи, в котором жили Мережковский и Гиппиус, стал элитарным литературным салоном. Слышал многое об этом салоне и гимназист-царскосел Гумилёв.

Уехав после революционной смуты 1905 года в Париж, Мережковские поселились в одном из самых респектабельных парижских кварталов — в доме II-бис по улице Колонель Бонне в Пасси. С ними вместе жил и друг семьи Дмитрий Владимирович Философов. Сам Мережковский в ту пору увлеченно писал драму о Павле I и на время оставил стихи. Во второй половине ноября 1906 года в гости к Мережковским приехал из России Борис Бугаев, известный в русской литературе под псевдонимом Андрей Белый. Когда Белый уезжал, Брюсов советовал ему: «Если вам можно, познакомьтесь с Николаем Степановичем Гумилёвым… кажется, талантлив и, во всяком случае, молод». Дал Валерий Яковлевич и адрес поэта. Но Белый по рассеянности все сделал не так. Именно он пошел открывать дверь, когда раздался звонок Гумилёва.

— Вам кого? — оглядев незнакомца, спросил Белый.

— У меня рекомендательное письмо к Зинаиде Николаевне Гиппиус, — ответил молодой человек в модном цилиндре.

Белому, который вечно все забывал, терял и был рассеян до чрезвычайности, не понравился, видно, элегантный русский и он буркнул: