Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

Сам Чемерзин только в начале августа 1910 года получил назначение и отправился в русскую миссию в Аддис-Абебу. Так же, как и Гумилёв, он со своей женой добирался из Одессы на пароходе в Джибути. Причем при входе в Босфор их держали в карантине, потом они восемь дней плыли по Красному морю и трое суток в Джибути ожидали возможности отправиться дальше. В Дыре-Дауа Чемерзины просидели три недели, подготавливаясь к походу и упаковывая свои грузы на спины сорока верблюдов. После чего под охраной туземцев отправились в сторону Аддис-Абебы. У Гумилёва верблюдов не было. Как известно, он добирался на мулах, да и багаж у него был намного скромнее и его нигде никто не готовился встречать. Возможно, Николаю Степановичу интересно было узнать саму процедуру представления посла в этой африканской стране. Чемерзины путь от Дыре-Дауа до Харара одолели за двое суток. Из Дыре-Дауа их провожали не только нештатный русский вице-консул Галеб со своими помощниками, но и местный абиссинский градоначальник с двумя телефонистами и ашкерами, а также жена французского губернатора Джибути мадам Паскаль, с которой Анна Васильевна познакомилась в Дыре-Дауа. В дорогу русским путешественникам дали телефонистов — двух служащих местного градоначальника.

Анна Васильевна восхищалась буйной африканской природой — мимозами, кактусами и другими причудливыми местными растениями и деревьями. А потом был поход через гористую местность Черчер [29] Ныне Чэрчэр. . Жена посла наверняка рассказала поэту о переходе, так как он произвел на нее настолько сильное впечатление, что Анна Васильевна оставила об этом путешествии свои воспоминания: «После Харара мы спустя день попали в горную страну Черчер. Красивее места и лесов трудно себе представить. Мы шли по Черчеру с дневками до 10 окт., сделали приблизительно до 10 перегонов, и все время я неустанно любовалась местностью: неприступными скалами, чудными девственными лесами, перевитыми льянами деревьями, один раз даже видела пальмы; наслаждалась неустанным пением соловьев, запахом душистого жасмина, шиповника, желтой душистой ромашки и невероятным разнообразием полевых цветов. Нередко видела летающих зеленых попугайчиков и других птиц очень пестрого оперения. Раза два видела сидящих на деревьях мартышек, скачущих с невероятной ловкостью по деревьям… В пути мы все время питались куропатками и цицарками, которые здесь водятся в диком состоянии; раза 2 ела кроншнепа, диких коз, которых мясо очень вкусно, и диких гусей. Птиц масса: орлов, коршунов видели всюду на стоянках, они неизменно летали над кухней. В общем диких животных почти не видели, кроме здешней дикой кошки, но всегда на стоянках слышали вой гиен и шакалов, и раза 2 видели даже логовище гиены в лесу. В пустыне видели коз и антилоп. По пустыне шли почти неделю, от 17 до 22 октября. Благодаря тому, что дожди только за месяц перед нашим приездом закончились. В пустыне лишь в одном только месте „Фантале“ не было воды для животных. Но был ручей для людей. В пустыне было терпимо, все время дул ветер, то С-3, то С.; видела смерчи… В Черчере мы усиленно гуляли по лесам, но позднее гулять было негде. В пустыне обыкновенно, умывшись и освежившись после завтрака, укладывались на походные кровати до 3 ч., читали и писали дневник пути, а затем подготовлялись к обеду. В пустыне часто питались супами-консервами, но на жаркое жарилось что-ниб. из дичи».

Из этого описания следует, что Гумилёв шел буквально по пятам за Чемерзиными. Правда, Чемерзины добирались до Аддис-Абебы тридцать девять дней, поэт этот путь проделал гораздо быстрее. Только 30 октября Чемерзины въехали в столицу Абиссинии. Наверняка поэт рассказывал Чемерзиным, как он сам добирался до Аддис-Абебы.

Но все-таки более всего мог заинтересовать поэта прием, оказанный русскому послу во время вручения верительных грамот в императорском дворце. Сохранились воспоминания об этом Анны Васильевны: «…готовы для въезда в Аддис-Абебу. Борис в мундире с орденами, а я в белом шерстяном костюме, в белой шляпе с черными и белыми перьями, но укутанная в белую кисею с зеленым зонтиком для предохранения от жгучих лучей тропического солнца, которое жжет днем ужасно и бывает причиной частых солнечных ударов… Министры с мулом, свитой и войском прибыли в 11 ч., раньше явился доктор с конными ашкерами миссии с национальными флагами в руках на длинных древках (4 таких конных ашкера с флагами всегда сопровождают здесь Бориса при выездах из миссии). Министры были одеты так же декоративно, как в Хараре, но еще богаче и с большим количеством блесток и золотого шитья. Солдаты пешие и конные представляли все ту же декоративную картину, какою я любовалась уже в Хараре, предполагая, что я где-то на феерии. Министров Борис приветствовал кофе и ликерами; сказав взаимно несколько любезностей, мы все сели на мулов и коней и медленно двинулись по направлению к Геби. Дороги… <���…> Мы въезжаем в 1-й двор: в глубине красивые белые ворота, к которым ведут высокие ступени; вокруг всего дворца черные воины в белых покрывалах (шамах) с пиками и щитами, со всевозможными бараньими, цветными (бархатными и атласными) и леопардовыми шкурами на плечах. Около ворот те же воины в очень живописной группе на ступенях. Полная картина из оперы „Африканка“. <���…> В зале по сторонам масса придворных абиссинских вельмож. Борис сначала взволнованным, но затем твердым и ясным голосом читает свою речь. У меня сжимается горло от волнения за него, но это лишь момент. Я перед собой вижу мальчика — черного, красивого, с глазами газели, с пухлыми щеками и еще совершенно непривыкшего к своему высокому положению. Стою с левой стороны Бориса. Еще левее д-р Кохановский, драгоман миссии абиссинец переводит речь. Затем Борис берет письмо министра иностранных дел и передает регенту (если б был император, то государь писал бы письмо лично). Отвечает Борису по-абиссински один из служащих придворных переводчиков от лица наследника и переводит на французский яз. После передачи письма раздается 21 (по положению) выстрел из пушек. <���…> После положенных 1/4 часа Борис просит разрешение удалиться. И мы, тем же порядком попрощавшись, покидаем зал».

Трудности, перенесенные в дороге Гумилёвым и Чемерзиными совсем недавно, в далекой от России Абиссинии не могли не сблизить их. Русский посол ввел Гумилёва в высшее абиссинское общество. О приезде Гумилёва знал сам абиссинский Император (негус).

Гумилёв поселяется в гостинице hotel D'Imperatrice, а затем через некоторое время перебирается, видимо, в более дешевый hotel terrasse. Однако такое переселение поэту вышло боком. Его в один прекрасный день обокрали.

Чем занимался все эти дни с 19 ноября по 25 декабря 1910 года в Абиссинии Николай Степанович? Вероятнее всего, он планировал маршруты, которые вначале не удалось осуществить из-за острой нехватки денег, а потом, когда его обокрали, надежды эти рухнули окончательно. Одну из легенд об этом времени пребывания поэта в Абиссинии рассказал Всеволод Рождественский: будто бы Гумилёв познакомился с французом Мишелем де Вардо, и они решили организовать поездку в верховья правых головных притоков Голубого Нила. Чтобы получить туземные экспонаты быта, они накупили бижутерии для подарков местным жителям. По дороге общались с местными племенами и что-то выменивали на бусы, кольца и сережки, и тут «любвеобильный» Гумилёв, влюбившись в жену вождя племени, решил ее похитить. Но, конечно, верные слуги схватили «вероломного» бледнолицего иностранца и посадили его в яму — ловушку для львов. Казалось, он был обречен на гибель, но прекрасная жена вождя тайком кормила его, потом спрятала у себя. А дальше было чудесное спасение с помощью французского миссионера.