Юрий Герт - Раскрепощение

О Дитце мне говорили многие и говорили так:

— Дитц?.. О, Дитц...

Или:

— Дитц!... Да-а-а, Дитц...

Как будто само это имя уже все в себе заключало и не нуждалось ни в каких разъяснительных подробностях. И в том, как оно произносилось самыми разными людьми, звучало и высокое уважение, и почтительность, и ласковая усмешка, с которой молодежь часто относится к старикам... Но я не сразу догадался, что прямой, жилистый, сухощавый человек в черной примятой кепочке и вышедших из моды очках в металлической оправе, что этот человек, которого все в цеху запросто и дружески называют Петровичем — что это и есть Дитц, тот самый Дитц...

Многие в механическом годятся ему во внуки, большинство — в сыновья. Он приехал в Караганду, когда, собственно, и Караганды-то еще не было — в тридцать первом году, по спецнабору. Он начал работать в Темиртау, когда не было еще и Темиртау, а был поселок Самарканд. В Караганде он работал в рудоремонтных мастерских, потом тянул водопровод в Караганду из Темиртау, потом пошел на «Каргрэс». Он был трактористом, машинистом, компрессорщиком, фрезеровщиком, строгальщиком...

Как-то его попросили рассказать молодым рабочим о тех годах. Он повторил мне свой рассказ, когда мы сидели на скамеечке перед заводоуправлением. Погода переломилась: после холодных, дождливых дней грело солнышко, ветерок играл, копошился в листве подростков-тополей. Лицо Дитца, в резких тугих морщинах, смягчилось, он посмеивался, приговаривал свое неизменное «хе-хе», в светлых выпуклых глазах теплилось простодушное лукавство.

— Трудовая дисциплина, хе־хе... Я не знаю, что это такое! Нет! — Он с веселым ожесточением хлопнул себя по колену.— То есть я не знаю всю жизнь, что такое — опоздать на пару минут или там сделать прогул,— ни разу, никогда!.. Помните в Караганде поселок Майкудук?.. Да, теперь это уже город... Но тогда... Так вот, я жил в поселке Майкудук, и это было до рудоремонтных мастерских... Да, да, теперь это завод Пархоменко, но тогда... Тогда это было: шесть километров каждый день, каждое утро, и кругом голая степь, и зимой такие метели, бураны — ого!.. Но мы ходили пешком и не опаздывали, нет!.. Хотя, скажу я вам, ни у кого, ни у меня, ни у моих соседей, в те времена даже не было часов! А когда, наконец, один мой товарищ купил часы... Как это — на стене, с гирькой... Да, ходики!.. Так вот — все соседи бегали к нему смотреть время... И поэтому мне смешно, когда говорят: «Трудовая дисциплина...» Понимаете?.. Я выступал, рассказывал молодежи, как мы жили... Меня слушали!..

Слесарь-лекальщик — это специалист высшего, суперкласса. Его работа требует точности, которая измеряется в сотых, тысячных долях миллиметра. Отсюда и совершенно особое отношение к инструменту, которым он пользуется. Тут глубокая, тайная, чуть ли не магическая связь... У Дитца большая семья: жена, четверо сыновей (трое из них — инженеры, младший кончает техникум), однако я не успел побывать у него дома, увидеть его в привычном семейном кругу. Зато я видел Дитца, когда он вынимал из шкафчика и показывал мне свои инструменты... Он их при этом держал в руках не то чтобы просто бережно или нежно, нет, он их мне протягивал, а сам смотрел на меня поверх очков напряженным, ревнивым взглядом — таким взглядом смотрят родители, представляя новым знакомым своих малышей, и гордясь и боясь: оценят ли?..

Каждый инструмент у Дитца наделен особой биографией, особыми свойствами. Вот маленькая, размером чуть не с карманный фонарь, турбинка: таких нет в производстве. Ее привез однажды приезжавший из Москвы мастер. Дитц увидел турбинку — и больше думать ни о чем не мог. Он просил, уговаривал, всячески обхаживал мастера, который никак не хотел с турбинкой расставаться. Но Дитц... О, Дитц бывает упрям, очень упрям! И он все-таки добился своего!.. А теперь ему даже странно — как мог он раньше существовать без этой турбинки?

Он непременно должен продемонстрировать ее в действии. Он насаживает на ее вал шлифовальный круг размером в копеечную монету, подключает компрессор — турбинка жужжит, вращаясь с быстротой в несколько тысяч оборотов.

— Ну, как? — торжествуя, говорит Дитц,— Можно работать?.. Где палец не пролезет — она достанет... Хе-хе...

Потом он рассказывает о пасте «кой». Так в произношении звучит у него («кой» — ГОИ: Государственный Оптический Институт) паста для шлифовки высокой точности. Вероятно, Дитц способен часами рассказывать о совершенно волшебных свойствах этой пасты. Когда он говорит о пасте «кой», глаза его то начинают вдруг остро, сухо посверкивать (чувствую ли я, что такое — паста «кой»?..), то становятся круглыми, изумленными: он как будто и сам продолжает удивляться, какое это чудо — паста «кой»... Он достает из коробки шлифовальный круг — для меня самый обыкновенный шлифовальный круг. Но Дитц поглаживает его ладонью, хитро щурится:

— Этот круг у меня уже много лет,.. Лучше расстаться с жизнью, чем с этим кругом...

Я видел на заводе оборудование, предназначенное для самых различных целей, прессы, приспособления для изделий сложного профиля — все это вышло из рук Дитца. Дитц... Это имя здесь звучит как марка. Дитц — это значит: сработано точно, основательно, на совесть...

Слушая Дитца, стараясь запомнить то, что говорили мне о нем, я думал: это рабочий, который целиком сформирован современным, всесторонне механизированным производственным процессом, ко вместе с тем... Вместе с тем, есть в нем что-то от старинного ремесленника, с его щепетильностью, с его гордостью за дело рук своих, его личным, нерастворяемым в общем потоке отношением к своему труду. Сохранятся ли, выживут ли эти качества рабочего человека, имя которому «мастер», в эпоху серийности, стандарта, автоматики, огромных коллективов, из каких состоит нынешнее производство?.. Не знаю. Во всяком случае мне кажется, что без этих качеств нет, не может быть рабочего человека, хотя сами эти качества могут внешне трансформироваться, меняться... Что же до Дитца, то у себя в цеху, да и на всем заводе, он, сам того не подозревая, для множества людей, особенно для молодых рабочих, является мерилом, образцом.

Как-то раз он остановил меня в цеху — к тому времени мы уже знали кое-что друг о друге, приятельски здоровались, перешучивались.

— У вас есть свободных десять минут? — спросил он и привел меня в своему верстаку.

Я напрасно пытался догадаться, о чем хочет он мне

сказать.

Он сказал:

— Вы любите стихи? — и посмотрел на меня задиристо, с вызовом.— Я люблю стихи!

Я сказал, что люблю тоже. Он обрадовался:

— Пушкин? — Он положил сухую твердую руку мне на плечо.— Пушкин, а? Гете?.. Эти книги стоят у меня дома на полке. И Шиллер, Фридрих Шиллер, а?.. Вы знаете Фридриха Шиллера?.. Какое сердце, какая душа!.. Помните — «Разбойники», это про двух братьев, один был злой, негодный человек, а другой боролся за правду, за справедливость, вы помните?.. Это трагедия!.. И еще — «Дон Карлос», «Валленштейн», «Вильгельм Телль». Он любил свободу, Фридрих Шиллер, да! И поэтому ему нелегко было жить. Его ненавидели князья, его обижали, да, очень обижали, его даже сажали в тюрьму... Но Шиллер говорил, все переменится, пройдет, злые погибнут, останутся добрые, да! Помните, у него есть стихотворение, вот это...