Юрий Герт - Раскрепощение

И вот — присяжные сказали свое слово, процесс закончился, Короленко с адвокатом Н. П. Карабчевским из окна домика, в котором оба остановились, видят проходящего мимо мельника-присяжного и заговаривают с ним. «Он крепкой походкой медведя перевалился через немощеную улицу и подошел к нашему окну. Сняв шапку и отвесив глубокий поклон, он подал затем в окно свою широкую руку и сказал:

— Ну, спасибо, господа. Вот я поеду к себе в деревню, расскажу. Ведь я, признаться сказать, ехал сюда, чтобы осудить вотяков. О-о-осудить и кончено. Из деревни наши провожали. Соседи и говорят: «Смотри, брат, не упусти вотских. Пусть не пьют кровь».

Он широким размашистым жестом провел по груди в расстегнутом кафтане и закончил:

— Теперь сердце у меня легкое...»

Можно ли высказаться красноречивей, чем сделал это Короленко, вспоминая о «мултанском деле» почти через двадцать лет, в 1913 году?..

И не случайно, что именно в 1913-м. В том году в Киеве шел процесс Бейлиса, и присяжные опять-таки сыграли здесь по сути решающую роль. Однако тому моменту, когда они объявили свое мнение, которого напряженно ждала вся Россия, да и не только Россия, предшествовало многое. И тут Короленко вновь оказался не в стороне, а на самом гребне событий. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан...» В большой русской литературе одно никогда не противоречило другому. Впрочем, не в русской — тоже. Стоит вспомнить речь Байрона в парламенте в защиту рабочих-луддитов. Или памфлет Гюго о Наполеоне-маленьком. Или обращение Золя к президенту Франции Феликсу Фору в защиту Дрейфуса. Впрочем, он не столько защищал, сколько нападал на обвинителей. «Я обвиняю!» — писал он, адресуясь к генералитету, прокуратуре, государству.— «Преступление — развращать слабых и беззащитных, разжигать в них реакционные чувства, защищать гнусный антисемитизм! Если не искоренить это зло, великая либеральная Франция может окончательно погибнуть! Преступление — использовать патриотизм для разжигания расовой ненависти...» Он подробно изучил материалы дела, его послание Феликсу Фору — не упражнение в красноречии: «Я беру на себя ответственность за все свои обвинения. Я знаю о существовании статей 30 и 31 закона о печати, изданного 29 июля 1881 года, который наказует за клевету и распространение злостных слухов, и готов нести ответственность за свои слова и поступки». Он знал, на что идет, как ответит ему «вся парижская сволочь» (его слова). И расплата не заставила себя ждать... Он предвидел ее. Но он был французом, ему дорога была Франция.

Пятнадцать лет спустя в России разразилось дело Бейлиса.

Французский аристократ майор Эстергази, пополняя свой отощавший кошелек, продавал германскому генштабу секретную информацию, но когда стараниями французской контрразведки утечка информации обнаружилась, в шпионаже обвинили еврея Дрейфуса. Участники воровской шайки, за которой уже следила киевская полиция, убили мальчика Андрюшу Ющинского, чтобы он, случайно проведав о ее делишках, никого не выдал. Однако в убийстве Андрюши Ющинского обвинили еврея Бейлиса. Дело Дрейфуса должно было доказать, что евреи — потенциальные агенты и шпионы, враги армии и государства. Из дела Бейлиса следовало, что евреи — враги всего рода человеческого, поскольку для пасхальной еды — мацы — они подмешивают в тесто кровь христианских младенцев. То есть и в этом случае использовался прием, примененный в деле о мултанцах: обвинение в ритуальном убийстве. Но этот вопрос тогда, в 1913 году, приобрел особую остроту, поскольку в Государственной Думе обсуждалось не пора ли евреям предоставить равноправие, отменить «черту оседлости», «процентную норму» и т.д.

Короленко писал о якутах, среди которых жил, об американских неграх и индейцах, которых увидел, когда ездил в Чикаго на Всемирную выставку. Писал о гибнущем от голода русском Поволжье и украинской «сорочинской трагедии», писал об уральском казачестве, удмуртах и поляках. Удивительно ли, что и дело Бейлиса не оставило его равнодушным? Тем более, что и здесь отчетливо проступало вмешательство свыше, за черносотенными «Союзом русского народа» и «Патриотическим обществом молодежи «Двуглавый орел» стоял министр юстиции Щегловитый, прокуратура, жандармерия, полиция... «Дело Бейлиса,— писал Ленин,— еще и еще раз обратило внимание всего цивилизованного мира на Россию, раскрыв позорные порядки, которые царят у нас. Ничего похожего на законность в России нет и следа. Все позволено для администрации и полиции, для бесшабашной и бесстыдной травли евреев — все позволено, вплоть до прикрытия и сокрытия преступления» 2 2 В. Ленин. ППС. изд. 5-е. Том 25, стр. 64. .

Именно в этой атмосфере русское общество и организовало сопротивление беззаконию, произволу, разжиганию расистских, мракобесных чувств. В Петербурге происходит ряд совещаний юристов и писателей. Короленко, участник этих совещаний, составляет текст коллективного протеста под названием «К русскому обществу (по поводу кровавого навета на евреев)». Протест публикуется за множеством подписей. Короленко пишет статьи «К вопросу о ритуальных убийствах», «Бейлис и мултанцы». «Черносотенная пресса кипит погромной агитацией. Летом, как писали в газетах, из разных мест Петербургской губ. стали приходить сообщения о появлении какого-то таинственного автомобиля. Огромный, окрашенный в коричневый цвет, он наводил страх на сельских обывателей. 3 июля, задрапированный какой-то материей, он промчался со страшной силой по улицам Луги, и всюду с автомобиля разбрасывали листовки об «иудейских зверствах»... В Киеве черносотенное общество «Двуглавый орел» распространяло листок, призывающий к погромам. Студент Голубев, видный член киевского союза русского народа, издал брошюру «Отрок-мученик Андрей Ющинский», и, наконец, агитаторы попытались объявить сбор на храм, посвященный памяти «отрока-мученика, евреями убиенного»... Агитация вползла на кафедру Государственной Думы. За подписью многих правых депутатов внесен запрос, в котором доказывается существование «обрядового употребления крови»... И, наконец, г. Марков II оглашает зал поистине звериным рыканьем. Он рисует перед депутатами лубочную картину «играющих в садике детей», к которым (среди бела дня!) «подкрадывается жидовский резник с длинным кривым ножом и, похитив резвящегося на солнце ребенка, тащит к себе в подвал». Левые депутаты хохотали... Тогда оратор стал грозить погромом... «И это будет не погром еврейских перин, а всех евреев начисто перебьют!» — восклицает он с тем же грубым пафосом». (Короленко В. Г., Полн. собр. соч., изд. 1914 г., т. IX, стр. 277)

Известные события не столь отдаленного прошлого (процессы 30-х годов с массовой истерией вокруг них и т.п.) мы не всегда в силах объяснить и теперь. Короленко искал аналогий и объяснения происходящему в истории. «Болезнь не новая. Были века, когда она со страшной силой охватывала целые местности и народы. Под влиянием такого именно психо-юридического настроения сотнями возникали в средневековой Европе процессы еретиков, колдунов и ведьм. В одной Германии в течение XVI и XVII столетий сожжено свыше ста тысяч ведьм. Изуверские суды, считали признание, добытое пытками, доказательством «более очевидным, чем сама истина»... Психическая зараза достигала такой интенсивности, что доносы поступали от мужей на жен, от братьев на сестер. И, наконец, один из самых жестоких судей, автор книги «Демонология» Ремигий дошел до такого исступления, что вообразил себя одержимым, донес на самого себя и дал сжечь себя на костре...» (там же, стр. 211).