Наталья Муравьева - Гюго

Иногда он на мгновение отрывает глаза от рукописи. Окно его комнаты выходит на Главную площадь Брюсселя. На этой площади когда-то казнили Эгмонта, и мрачный герцог Альба смотрел на казнь с балкона Ратуши.

Благородную тень Эгмонта воспели Гёте и Бетховен. Дух Эгмонта близок тем, кто борется.

Воля к сопротивлению до конца. Она крепнет в изгнании. Сколько изгнанников и гонимых были и раньше героями поэм, драм, стихов Виктора Гюго! Греческие повстанцы, испанские мстители, гордый Эрнани, непокорный Дидье. И вот теперь он сам гонимый.

«Второго декабря 1851 он стал во весь рост; он в виду штыков и заряженных ружей звал народ к восстанию; под пулями протестовал против coup d’Etat (государственного переворота) и удалился из Франции, когда нечего было в ней делать», — напишет о Гюго Герцен в книге «Былое и думы».

Кажется, никогда раньше Виктор Гюго не чувствовал в себе такой энергии, такой страстной целеустремленности, как теперь.

Он пишет по десять-двенадцать часов в день. Режим дня твердый: от восьми до одиннадцати утра за рабочим столом; потом завтрак. Днем, до пяти, еще несколько часов работы. После обеда встречи с друзьями, а вечером снова за рукописью. Все подчинено единой цели.

Смеркается. Уже пять часов. В комнату заглядывает сын. «Пора обедать!» Они идут в кафе «Тысяча колонн». В обеденные часы там иногда собираются товарищи по изгнанию, их много в Брюсселе. Здесь и Шельшер, и Пьер де Флотт, и другие соратники по декабрьским боям.

По дороге отец расспрашивает Шарля, что он собирается делать в ближайшее время. Старший сын Гюго только недавно приехал в Брюссель, отбыв свой срок в Консьержери. Младший сын и два друга — Мерис и Вакери — все еще за решеткой.

Отец советует Шарлю приняться за работу над историческим очерком Франции послереволюционных лет, К этой работе можно было бы привлечь потом и брата и друзей. Но Шарля больше тянет писать романы в сотрудничестве с Александром Дюма. Маститый писатель охотно привлекает молодых литераторов для работы над исторически-авантюрными романами. На них большой спрос, а Дюма весь в долгах. Он часто приезжает в Брюссель по делам своих новых изданий, и Гюго узнает от него последние неофициальные парижские новости.

Как настроен народ? Что говорят в салонах, над чем работают писатели? Все эти вопросы волнуют Гюго. Он попросил жену, чтобы она вела в Париже дневник своих встреч и разговоров; ее навещают такие люди, как Беранже, Готье, от них можно узнать многое.

После обеда Гюго обычно наносит визит Жюльетте Друэ, которая тотчас же вслед за ним приехала в Брюссель и сняла комнату неподалеку. «Она спасла мне жизнь. Без нее я бы погиб. Это образец абсолютной преданности, проверенной двадцатью годами, искренней и постоянной», — пишет Гюго жене, оправдывая присутствие госпожи Друэ в Брюсселе.

Под вечер он принимает друзей у себя. Иногда человек тридцать набиваются в его бедную комнату. Разговоры, конечно, о событиях во Франции, о задачах Сопротивления.

Друзья охотно слушают отрывки из новой книги Гюго. Аплодируют особо удачным страницам. Он советуется с друзьями, пополняет свои заметки и воспоминания их свидетельствами. Книга должна быть достоверной.

Рукопись растет день ото дня. Скоро выясняется, что напечатать ее невозможно. Ни один издатель в Брюсселе и Лондоне не берется за это. Книга велика по объему, печатание ее — не только политический, но и коммерческий риск. Издатели не желают разоряться и подвергать себя опасностям.

Но автор не хочет смириться и ждать лучших времен. Он должен действовать немедленно. Если эта книга велика, он напишет другую, меньше объемом, но еще резче и острее. Это будет уже не историческое исследование, не роман, а политический памфлет, страстный, разящий, убийственно едкий и гневный.

Гюго без промедления принимается за новую работу. Материалы и источники те же, они под руками. Темпы еще ускоряются. «Моя книга подвигается. Я ею доволен, — пишет он жене в конце февраля 1852 года. — Я прочел друзьям несколько страниц, они произвели большое впечатление. Думаю, что это будет чувствительным воздаянием разума грубой силе. Чернильница против пушек. Чернильница сокрушит пушки».

Главный удар Гюго сосредоточивает на фигуре Луи-Наполеона Бонапарта. Разоблачить преступление перед Францией, совершенное им и мерзкой сворой его приспешников. «Пришлось связать эту одержимую, эту Францию, и Луи Бонапарт надел ей наручники. Теперь она под арестом, на тюремном пайке, посажена на хлеб и на воду, наказана, унижена, связана по рукам и по ногам… С одной стороны — целая нация, первая из наций, с другой стороны — один человек, последний из людей… О! Какой невыносимый позор!.. И вы говорите, что это будет продолжаться! Нет! Нет! Всей кровью в наших жилах клянемся — нет, этого не будет!»

Гюго надеется, что его огненное слово заклеймит негодяев и зажжет массы решимостью к отпору. В пылу разоблачения он не замечает того, что «ничтожнейший человек» вырастает в его памфлете до грандиозных размеров.

Гюго видит монархистов и клерикалов, стоящих за спиной Луи Бонапарта, но он не замечает того, что и подлинные хозяева Франции: финансисты, промышленники-буржуа крупные и мелкие потворствовали государственному преступлению и тем самым сделались его соучастниками.

Через некоторое время Карл Маркс, готовя ко второму изданию свой труд «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», укажет в предисловии на слабые стороны памфлета Гюго: «Виктор Гюго ограничивается едкими и остроумными выпадами против ответственного издателя государственного переворота. Самое событие изображается у него, как гром среди ясного неба. Он видит в нем лишь акт насилия со стороны отдельной личности. Он не замечает, что изображает эту личность великой вместо малой, приписывая ей беспримерную во всемирной истории мощь личной инициативы» [10] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., изд. 2, т. 16, стр. 375. .

Разоблачая Луи Бонапарта, Виктор Гюго не вскрыл корней бонапартизма. И все же памфлет имел огромное агитационное значение. Написанный с великолепным литературным мастерством, дышащий гневом, страстной ненавистью, он звал к сопротивлению, к борьбе, к революционному отпору.

1 июля Гюго пишет жене:

«…Как раз сегодня в Лондоне начала печататься моя книга. Никто не осмелился ее купить; ее печатают — только на это и хватило английской отваги. Она выйдет в свет 25 июля и будет называться „Наполеон Малый“. По объему она такая же, как „Последний день приговоренного к смерти“… „Историю второго декабря“ я опубликую позже. Я был вынужден отложить ее, но не хотел, чтобы Бонапарт воспользовался этой отсрочкой. Надеюсь, что „Наполеон Малый“ понравится вам всем. Это одно из лучших моих произведений».