Наталья Муравьева - Гюго

Париж сопротивлялся недолго. Толпы чужеземных солдат вскоре запрудили все улицы, разместились они и в квартире госпожи Гюго. Парижане убедились, что казаки совсем не пугала и не людоеды. Носят большие мохнатые шапки, но никаких ожерелий из человеческих ушей. И домов не поджигают, ведут себя тихо.

Война кончилась, почти в каждом доме ждут возвращения отцов, мужей, братьев. А госпоже Гюго некого ждать. С мужем полный разрыв. Она сделала последнюю попытку примириться с ним. Поехала вместе с Абэлем в Тионвиль, но Леопольд Сижисбер даже видеть ее не пожелал. Она старается не думать о том, что будет дальше. Сыновья пока с ней. Подрастут, станут помогать. Надо надеяться на лучшее. Ведь надежды иногда сбываются. Вот сбылось же, наконец, ее заветное желание — пал Буонапарте .

В Соборе Парижской богоматери должен состояться благодарственный молебен в честь возвращения короля. Братья Гюго, нацепив на шляпы белые кокарды, спешат взглянуть на это зрелище. Виктор ведет под руку «даму», юную Адель Фуше.

У собора густая толпа. Приближается королевский кортеж. Толстый Людовик XVIII важно восседает в коляске, украшенной золотыми лилиями, рядом с ним герцогиня ангулемская в белоснежном наряде. А за коляской понуро движутся наполеоновские ветераны. Лица хмурые, глаза потуплены. Вероятно, им стыдно, что приходится сопровождать этого подагрика в английских гетрах, приехавшего в обозе иноземцев.

Юный Виктор Гюго радовался, что, наконец, перестанет литься кровь французов, кончатся распри, воцарится всеобщий мир. Он не понимал того, что мечты его матери о «добром короле» — несбыточная сказка.

В первые же дни возвращения Бурбонов, навязанных народу врагами Франции, в стране стало расти недовольство. Эмигранты-аристократы, вернувшиеся вместе с королем, снова сели на шею народа. Тунеядцев и кровососов стало еще больше. Буржуазная корысть, аристократическое чванство, религиозная ложь, унижение национального достоинства шествовали рука об руку в реставрированной монархии.

Людовик XVIII «даровал» своим подданным «хартию»— некое подобие конституции. Были учреждены две законодательные палаты: палата пэров, составлявшаяся по королевскому указу из родовитых дворян-землевладельцев и сановников церкви, и палата депутатов, куда могли быть избраны лишь богачи. Массы же народа, люди без состояния, были лишены права избирать и быть избранными. Над обеими палатами стоял король, которому принадлежала верховная законодательная власть.

Франция еще больше отдалилась от «государства разума», и Людовик XVIII отнюдь не сделался «отцом народа».

Два подростка идут по незнакомой угрюмой улице. Рядом шагает плечистый мужчина. В воздухе копоть, дым. Раздаются тяжелые удары молота по наковальне.

Они проходят мимо кузнечных мастерских и останавливаются перед одноэтажным зданием, похожим на барак. Здесь помещается пансион Кордье и Декотта, закрытое учебное заведение для мальчиков. Рядом с этим домом еще более мрачное здание с решетками на окнах. Тюрьма. Виктор опускает голову, сжимает зубы. Как помчался бы он назад, домой! Все осталось там — и книги, и прогулки с Аделью, и — что его сейчас особенно огорчает — их новая, такая великолепная затея — собственный кукольный театр.

Дверь пансиона захлопывается за братьями Гюго. Когда они теперь выйдут отсюда? Виктор и Эжен, конечно, не смеют критиковать решение отца, но все-таки им кажется, что он слишком безжалостен к ним.

Леопольд Сижисбер недавно приехал из Тионвиля в Париж. Он в немилости, в отставке, недоволен жизнью, правительством и, конечно, воспитательной системой госпожи Софи Требюше — так он стал называть свою жену е тех пор, как затеял бракоразводный процесс. Постановление суда еще не вынесено, это дело долгое, и Леопольд Сижисбер пока что принял собственное предварительное решение: сыновей необходимо изъять из-под влияния матери; Абэля поместить в коллеж, а младших — в закрытый пансион. Там они подготовятся к поступлению в Политехническое училище. Его сыновья должны быть инженерами или военными специалистами — словом, иметь настоящую мужскую профессию.

Опеку над Эженом и Виктором он поручил своей сестре, госпоже Мартен-Шопин. Она будет выдавать им карманные деньги на мелкие расходы, осведомляться у начальства пансиона об их поведении. А мать не должна видеться с мальчиками.

Но госпожа Гюго, одолевая все препятствия, навещает сыновей. Трудно им после привольной жизни привыкнуть к муштре и казенщине. Вставать и ложиться, гулять и читать по команде. Директор пансиона господин Кордье, конечно, просвещенный педагог, поклонник Руссо, но на уроках он очень строг и любит пускать в ход табакерку как орудие обуздания непослушного ученика.

Помощник его Декотт, преподаватель математики и латыни, относится к воспитанникам еще суше и жестче, чем Кордье. Преисполненный сознанием собственной непогрешимости, Декотт не терпит никаких возражений и яростно искореняет дух вольномыслия в головах воспитанников.

Первые дни братьям Гюго было очень тоскливо, но понемногу они освоились. На одной из перемен Виктор и Эжен предложили товарищам устроить в пансионе театр — не кукольный, а настоящий, с живыми актерами. И скоро весь пансион охватила театральная горячка. Пьесы сочиняли сами, и, конечно, о войне. Каски, ордена и сверкающие сабли изготовлялись из картона, из серебряной и золотой бумаги. Залихватские усы вырастали при содействии жженой пробки. Сценой служили сдвинутые столы в одном из просторных классов.

Основатели пансионского самодеятельного театра, братья Гюго, скоро превратились в полновластных «королей». Все воспитанники разделились на две партии, два народа: «собаки» подчинялись Виктору, «телята» — Эжену. «Повелители» устраивали конгрессы, карали и миловали «подданных», строго муштровали «адъютантов». И «подданные» беспрекословно подчинялись им.

До пансиона Кордье доносились отзвуки политических споров и волнений «большого мира». Весна 1815 года была особенно тревожна для парижан. Наполеон бежал с острова Эльбы, высадился 1 марта в Каннах, с триумфом прошел по Франции и вновь занял императорский трон. Бурбоны покинули пределы Франции. Сто дней правления Наполеона обнаружили несостоятельность упований тех, кто провозглашал его «народным императором». Число его сторонников все уменьшалось. Народу были враждебны и Бонапарт и Бурбоны. Но лишь немногие в то время понимали это. Одним казалось, что Наполеон носитель и провозвестник подлинного прогресса, другие же видели в нем лишь беспринципного карьериста и узурпатора, а в Бурбонах — представителей «истинной Франции», защитников ее исторических традиций.