А. Передрий - Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов

' роль в актерской биографии превращалась в событие.

— Странно про это слышать, ведь таганковские спектакли имели очень специфическую форму, мало соотносящуюся с тем, что происходило вокруг.

— А театр вообще отношения к жизни не имеет. Да и кино — во многих случаях. Снимайте документальное кино, и будет как в жизни. А на сцене имеет место только воплощение идеи жизни, фантазия на эту тему.

— Мы уклонились от темы «роль Любимова в вашей жизни».

— Я бесконечно ему благодарен и не устаю повторять, что это самый главный и любимый режиссер в моей жизни. Актер, прошедший его школу, мог играть в каком угодно театре — в музыкальном, комедийном, драматическом. Любимов растил «синтетических» актеров. А театр прежде всего — это зрелище. Будь то хоть Достоевский, хоть Солженицын, хоть Горький, на спектакле не должно быть скучно.

Сейчас Таганка, конечно, другая. Театры, как известно, живут десять-пятнадцать лет. Первый, кто стал говорить о том, что, мол, ребята, не обольщайтесь, мы дошли до какого- то предела, и стали тормозить, был Любимов. Он сам чувствовал, что что-то с театром не то происходит.

— В каком это году прозвучало первый раз?

— В 78-м. Он мужественно признался и призвал нас не останавливаться, не довольствоваться старыми успехами, а искать, искать... Режиссура — это власть. Очень опасная штука — владеть душами и судьбами людей. А приходится: хочу — помилую, хочу — нет. Хочу, сниму с роли, хочу ее дам. Но поразительно: Любимов никого не увольнял. Актеры получали по 150 выговоров — за прогулы, за пьянки, но только не приказы об увольнении. Да, от Любимова уходили — Ярмольник, Губенко, Любшин, Калягин, Демидова, но уходили сами, в другие театры, в другие жанры. И мне в какой-то момент показалось, что я могу сделать новый, совершенно иной виток своей жизни.

Конфликт, после которого Таганка развалилась, мне, мягко говоря, не очень близок У меня со многими актерами хорошие отношения и в театре Любимова, и в театре Губенко. Я их не делю, я их люблю. Зину Славину, ушедшего из жизни Леню Филатова, Нину Жукову, Колю Губенко. Дьявольские силы вмешались, какая-то чертовщина произошла. Но давайте за сорок лет вспомним всех. Я и Юрия Петровича просил: «Пригласите всех, ну что зло-то держать? Да, театры расходятся — «Современник», МХАТ, ну что теперь, не общаться им, что ли? Считать друг друга изменниками?»

..Я как-то ехал еще по Советскому Союзу из Минска на машине ночью, включил радио, и вдруг, то ли на немецкой волне, то ли на Би-би-си, поймал интервью с Любимовым. Он говорил, что решил жить за границей, но в Москве остались его ближайшие ученики, и перечислил человек пять, в том числе и меня. Я пришел в театр, спрашиваю: «Ребята, а что вы здесь сидите? Собирайте вещи свои, манатки». — «А что случилось?» — «Да слышал интервью Любимова из-за бугра. Он там остается. И учеников своих любимых, живущих в Москве, перечислил. Сегодня, значит, нас всех вызывают в КГБ, отправляемся по этапу;..» Хорошо, что никто не вызвал — сквозь пальцы пропустили. Он ведь автоматически причислялся к изменникам Родины, а мы — как бы к его сообщникам...

Когда Юрий Петрович уже вернулся домой, я его спросил: «Ну вы-то хорошо нашу систему знали, вы же понимали, чем ваша фраза может обернуться. Вы — там, а мы — здесь. И мы остались одни». Когда Леонид Филатов снимал фильм про Таганку «Сукины дети», то я ему сказал: «Лень, а ведь второй финал вы в фильме не доиграли». — «Какой?» — «Да вот когда мы все выходим в конце, все мы — «сукины дети», но ими мы стали гораздо раньше — вот тогда, когда Любимов не вернулся из Англии, и мы остались одни, никому не нужными сукиными детьми...»

— Как вы считаете, Губенко с Любимовым никогда не найдут общего языка?

— Это очень сложные взаимоотношения двух львов, сильных, неоднозначных личностей, в результате которых под мясорубку попадают актеры. Но все равно Любимов — наш учитель. А, как я однажды в театре сказал, на учителей, на родителей и на жен я в суд не подаю. Что бы ни происходило. Это мои личные обиды, недоразумения. И я это искренне говорил.

Мы всегда вели творческие споры. Но театр существовал тогда, когда мы друг друга любили. Вы бы видели, как Любимов наслаждался, когда мы хорошо играли на сцене...

Было, конечно, и другое. Иногда человек одним неосторожным словом может оскорбить другого. Как однажды на репетиции «Гамлета» Володе Высоцкому в присутствии Марины Влади Любимов сказал: «Ну вот, приехал из Парижа в кальсонах». Володя вышел в своих светлых вельветовых брюках. В Москве таких тогда даже не видели. По сути, Любимов был прав, но оскорблять человека в присутствии его любимой женщины...

...Когда Володя ушел из жизни, мы решили сделать спектакль «Владимир Высоцкий». Это был спектакль-исповедь. Володя — перед нами, мы все — перед ним, его голос на сцене... И мы дали клятву: что бы ни случилось, играть этот спектакль два раза в год — 25 января и 25 июля, в день рождения и в день смерти Высоцкого. Что происходит дальше? Я уже ушел из театра. Но, памятуя, что 25-го — спектакль памяти Володи, я прилетаю из Сирии в Москву, отпрашиваюсь на два дня со съемок совместной картины. Пять лет прошло, как Володи не стало. И в этот день я узнаю, что спектакль отменен — театр в Чехословакию уехал. Вот тут для меня Таганка и рухнула. Я все понимаю: жизнь идет, хорошо бы за границу поехать, но давайте тогда не объясняться в любви! А раз нарушили клятву — получили наказание... Когда театр вернулся с гастролей, я подошел к Любимову: «Как это могло быть?» — «Да понимаешь, гастроли, планы»... Как-будто нельзя было спланировать поездку неделей позже.

— Сейчас такие вещи очень четко отслеживает жена Любимова, Каталин.

— Она, конечно, сыграла огромную роль в его жизни. И во многом — положительную. Отдала мужу все свои силы, родила ему сына, а для каждого мужчины в возрасте рождение ребенка — это переворот судьбы. Она организовала весь быт театра. Это чрезвычайно сложно, но Каталин — женщина волевая, сильная. Главное — они семья и любят друг друга. У Юрия Петровича была жена Людмила Целиковская. Мы ее очень уважали, хотя тоже характер был — ну как же, знаменитая актриса, жена главного режиссера. Но, кстати, она никогда не вмешивалась в жизнь театра так явно. Дома наверняка были разговоры, но, приходя на Таганку, она никогда не под: черкивала свое влияние.

— А как вы оцениваете трагическую историю Таганки с Эфросом?

— Ему не надо было приходить в Театр на Таганке. Это однозначно. Когда написал известный драматург большую статью о том, что мы убили Эфроса, он был не прав: это кто-то его из близких подставил, поторопил. Анатолию Васильевичу надо было продержаться несколько месяцев, и мы бы сами к нему обратились. А когда его привели в обязательном порядке — вот, мол, ваш новый главный режиссер, а мы все еще ходили с именем Любимова на устах...