А. Передрий - Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов

— Поразительно, как тогда вы стояли за Любимова горой, даже вопреки здравому смыслу.

— А я и тогда, и теперь говорю, что это мой любимый режиссер.

Представляете, он заику в театр взял! Я же страшно заикался, в Щукинском театральном училище иногда даже экзамены письменно сдавал — говорить не мог. Но потом был первый самостоятельный показ на первом курсе, все ждали этого момента — решалось, смогу я актером с таким дефектом работать или нет. И Любимов был в зале, он у нас преподавал. Я вышел на сцену. Отбарабанил все без запиночки. Юрий Петрович тогда сказал: «Ну и пусть заикается себе в жизни, сколько хочет».

— На сцене, говорят, все проходит?

— Тоже бывали сложные моменты. Но Любимов в меня верил. Всегда поддерживал: да не обращай ты внимания на свое заикание, пусть думают, что это я так срежиссировал...

Однажды вводили меня на роль Галилея — Володя Высоцкий в больнице оказался. Я спектакль знал, мы с Толей Васильевым к нему писали зонги, но не играл в нем. Любимов меня вызывает: сможешь за 15 дней выучить роль? А Галилей — это не Гамлет даже — там сплошные монологи. Но что делать — не отменять же спектакль, тем более скандал был бы чиновникам на руку — из-за болезни Володи срыв. Мы репетировали днем и ночью. А заикание — дело непонятное. Откуда оно берется на всю жизнь? Утром на прогоне я дико заикаюсь, после первого акта захожу в кабинет: «Юрий Петрович, отменяйте». — «Да ты что! Что случилось? Ты лучше думай, как сыграть первую сцену с Ульяновой про молоко», — и ни слова про мое заикание, как будто и не я до этого на сцене мучился. Вечером я сыграл спектакль!

Потом Володя вышел из больницы, мы играли в очередь, а потом без всяких объяснений я был снят с этой роли. Прошло время, опять Высоцкий в больнице, опять Любимов уговорил меня играть. И история повторилась. Но когда на поминках Высоцкого ко мне подошел его друг Вадим Туманов и сказал мне «Боря, Володя тебя любил, но что у вас произошло? Он чувствовал какую-то вину перед тобой. Из-за бабы?» — «Нет. Объяснять не буду. Тема закрыта. Раз он мучался, переживал, все, забыто, я его люблю еще больше».

— Но я знаю, что ушли вы после «Мастера и Маргариты» — знаменательного в роковых отношениях романа.

— На роль Воланда Любимов назначил меня, Смехова и Соболева. Я напомнил Любимову историю с Галилеем. И поставил условие, что репетируем по очереди, но перед выпуском спектакля он объявит первый состав. И перед сдачей Любимов сказал, что первый исполнитель Воланда— Хмельницкий. Прошло время, опять же без всяких объяснений, меня сняли с роли. Лучше горькая правда, чем неизвестность. Два года я не играл. И однажды в городе Омске, на гастролях, в присутствии Леонида Филатова и моей сестры Луизы Хмельницкой, одному из исполнителей Воланда был задан вопрос: почему Борис не играет? — «Ты как был Бэмби, так им и остался. Такие роли надо выгрызать зубами и идти по трупам».

Я по трупам не хожу, человек, который идет по трупам, после этого всю жизнь дурно пахнет. И я ушел из театра.

Все заявление об уходе восприняли как мою очередную шутку. Даже Любимов сначала не поверил... Но о Театре на Таганке я всегда вспоминаю с огромной любовью и благодарностью. Я там работал с 64-го года — с самого ее основания. Что говорить, прошло 40 таганковских лет, из них 20 — счастливых. Я понимаю, что седые волосы и знаки отличия на твоем лице остаются не только после страданий и переживаний, но и от любви к делу, которому ты себя посвятил, к театру, к своему учителю Юрию Петровичу, к людям, с которыми ты работал, и к своим близким. Поэтому я объясняюсь вам в любви и поздравляю с нашим юбилеем. Как в спектакле Маяковского «Послушайте» я говорил: у вас на меня никакой злобы не должно быть, но и у меня к вам — тоже.

Вот такая исповедь Бориса Алексеевича...

Накануне гастролей в Израиле, незадолго до своей кончины, актер дал интервью журналистке Полине Ламперт. Перед читателем большой отрывок из него:

«Актерская дружба— крепкая. Она проверяется годами, испытывается соперничеством, кочует со сцены за кулисы и продолжается даже после смерти — память об ушедших друзьях артистическая братия бережно хранит, и не дает нам, зрителям, забыть своих кумиров. Такая дружба привела в Израиль знаменитого Бориса Хмельницкого. В дни, когда мы отмечаем очередную годовщину со дня рождения Владимира Высоцкого, его друг по экрану, по сцене Таганки и просто по жизни приехал в нашу страну для подготовки фестиваля памяти Владимира Семеновича «Я, конечно, вернусь...», который состоится в феврале. Известные артисты, работавшие с Высоцким и близко его знавшие, будут рассказывать о нем в песнях и монологах.

— Борис, давайте начнем разговор с фестиваля. Какие артисты приедут к нам в Израиль?

— Приедут Валерий Золотухин с женой Ириной Линдт, Армен Джигарханян, Анастасия Вертинская, Алика Смехова, Александр Михайлов, Александр Панкратов-Черный, Никита Джигурда...

— Его, кажется, называли преемником Высоцкого — та же мужественная внешность, то же аплуа, и даже голос — хриплый — чем-то похож..

— В одном из своих интервью Владимир Высоцкий сказал: «Я не люблю, когда поют мои песни. Может, кто-то споет лучше меня, но это уже не я...» Поэтому я сам почти никогда не пел песен Володи, хотя у нас было много общих работ. И когда другие исполняют песни Высоцкого, я их просто не воспринимаю. Лучше его не споешь. Но Никита Джигурда в этом году выпустил свой компакт-диск: он написал музыку на стихи Высоцкого, и я считаю, что он очень здорово это сделал. Никита — очень энергичный, очень талантливый и очень яркий человек

— А сам Высоцкий не обижался на тех, кто публично исполнял его вещи?

— В творческих вопросах Володя обижался только на себя. Даже когда с кем-то ругался — скажем, по поводу ролей — он считал виноватым себя. Например, обижался, когда его роли в театре передавали кому-то другому на период болезни. Хотя и понимал, что театр от этого страдать не должен, спектакли должны идти.

— То есть, вы считаете, что роль вместо Володи другой актер мог бы сыграть, а песни его никто другой исполнять не может?

— Роль написал другой автор и поставил другой режиссер. И тут актер — рабочая сила. И если Володя подводил — что было делать? А он подводил, часто был болен... Тут, кстати, не надо путать: дело ведь не в том, что он не умел выпивать — Володя был болен, неизлечимо.

А насчет того, чтобы петь его песни... Вот у меня однажды, еще при жизни Высоцкого, был концерт, и я сказал Володе: «Может, я спою песню из фильма «Стрелы Робин Гуда»? Иду на сцену, выступаю. Полный зал. Пою, а у меня все время за спиной — голос Володи. И он как бы все время мне мешает, не дает нормально петь. На следующее утро встречаюсь с Володей. Он: «Ну, как, спел?» — «Ага, но больше петь эту балладу я не буду. У тебя это лучше получается. А вот читать стихи я буду. Это лучше получается у меня».