Вера Перминова - Булавинские хроники. Жизнь в удивительной деревне

О кобылке Афине. Она – потомок исконно булавинской породы деревенских лошадей. В те времена, когда в деревне еще жили-поживали последние старожилы Нина и Никанор, у них была старая деревенская кляча по имени Малина, последний представитель деревенской скотины. Уже и коров они не держали, а Малина все жила. Никанор возил на ней сено, дрова, иногда ездил зимой в санях в соседнюю деревню за продуктами. Когда Нина стала уже совсем старой, он даже в собственную баню зимой возил ее на санях, чтобы старухе не пробираться по сугробам.

Барон работает – ворошит сено с Дашей.

Малина была участницей одной жутковатой истории, когда Никанор чуть не погиб. Дело было в ноябре месяце. Погода стояла довольно холодная, на разбитых осенних дорогах ледок уже начал сковывать обычные грандиозные лужи. Никанор запряг лошадь в волокушу и поехал на арапихинскую дорогу к стогу сена. Нина осталась дома. Ждет-пождет – нету Никанора. Осень, темнеет рано. Вот уж совсем стемнело. Начался дождь, воет ветер. Никанора нет и нет. «Куда пропал, – думает Нина, – до Арапихи ехать всего четыре-пять километров, а стог и вовсе на полдороге стоит. Давно должен был вернуться, а его нет».

И вот уже совсем под вечер слышит она слабый стук в дверь. Открывает – на пороге Никанор, но в каком виде! Голый, весь в грязи, на ногах не стоит, сползает по притолоке на пол. Заледенел весь, еле дышит. Втащила она его в дом, стала отогревать, мыть, одевать, влила в рот водки, потом горячего чаю.

Он немного пришел в себя и рассказал страшную историю. Он успешно доехал на своей волокуше до стога, набрал сена и повернул обратно. На дороге была огромная лужа глубиной чуть ли не по колено. Чтобы не замочить сено, он попытался объехать лужу по обочине и не удержал подводу – она опрокинулась. При опрокидывании она придавила и его и лошадь, причем лошадь еще как-то попала головой на сухое место, а Никанора вывалило в самую середину лужи, и он почувствовал, что не может выбраться, зацепился за что-то одеждой.

Положение было ужасное. По этой дороге никто и летом-то не ездит, а в ноябре, под вечер, в дождь, ясно, что никакой помощи не дождешься. Температура около нуля, одежда промокла, и остаться лежать придавленным в этой луже означает прямиком отправиться на тот свет. Утром найдут окоченевшее тело. Надо как-то выбираться самому.

Он долго по-всякому пытался отцепиться и вылезти, и в конце концов стало ясно, что единственный способ – расстегнуть одежду и выползти из-под перевернутой подводы голышом, иначе конец. Так он и сделал – и побрел-пополз по дороге в сторону своей деревни, бросив в лесу подводу и лежащую под ней лошадь.

До деревни он добрался через пару часов, совершенно закоченев по дороге.

Нина уложила его спать, а сама села и стала думать: «А как же лошадь?» Ведь там, в лесу, на дороге, осталась лежать придавленная лошадь, в положении немногим лучше, чем был ее хозяин.

И Нина встала, оделась, взяла топор и фонарик и вышла в ноябрьскую ночь под дождь и ветер, чтобы спасти свою лошадь. Было ей в это время уже за шестьдесят пять. Она добралась до места катастрофы, долго рубила сломанную подводу топором при свете фонарика, кое-как сумела ее по частям откинуть в сторону и высвободить Малину. Помогла ей встать и повела в деревню.

Вот она, та самая убийственная лужа. Но фотография сделана в сухой 2010 год, летом, после неслыханной засухи. В ноябре, после осенних дождей, лужа выглядит гораздо более грозно.

Никанор потом долго болел и всегда с ужасом вспоминал эту историю.

Итак, в деревне жила старая лошадь Малина, которая уже очень давно не жеребилась, потому что не было в деревне жеребца. И вдруг однажды, откуда-то из другой деревни (кажется, из Покровья), кто-то приехал на коне и на несколько дней задержался в Булавино.

И тут оказалось, что Малина не такая уж старая, потому что через некоторое время она вдруг принесла маленького рыжего жеребенка.

Жеребенок родился прямо у нашего забора, мои дети бегали его гладить и кормить мамашу хлебом. Как сказал Никанор, это был первый жеребенок в деревне за последние двадцать лет. Однако держать его Никанор не собирался. Его логика была исключительно практической: пока жеребенка можно будет использовать в качестве рабочей силы, должно пройти два года, и все это время его надо кормить. На какие шиши? И вообще, зачем он ему нужен, у него ведь уже есть Малина.

Возрастом Никанор в то время был очень стар, видел плохо. Нина уже умерла, и он собирался вскоре последовать за ней. Новая лошадь была ему решительно не нужна. Поэтому он собирался жеребенка в ближайшее время забить, а шкуру сдать скупщикам. Узнав об этом, детишки подняли вой, что, мол, жеребенка жалко.

Мне тоже было его жалко. И я отправилась к Никанору покупать лошадь. Никанор был очень рад такому решению проблемы и с удовольствием продал мне жеребенка за двести рублей, по цене шкуры. Ударив со мной по рукам и получив деньги, он поинтересовался, а как я собираюсь этого жеребенка содержать, когда наступит зима и я уеду в Москву?

Насчет этого у меня был некий план: Моркунов тогда уже завел свое фермерское хозяйство, и я собиралась сдать жеребенка «на постой» к нему. Я отправилась на ферму. Моркунов уже поджидал меня, сидя на крыльце.

«Что, говорят, ты лошадь купила? – встретил он меня вопросом. – А знаешь ли ты, почем нынче овес?» Выяснилось, что, по его мнению, жеребенок должен был съедать в день по три килограмма овса, не считая сена, и за этот овес мне следовало заплатить за год вперед, чтобы его можно было поставить на фермерскую конюшню. Мы с ним немного поторговались, потому что я доказывала, что три килограмма овса в день, наверное, съедает призовой жеребец, каждый день участвующий в скачках, а не маленький жеребенок.

Признаюсь, что это было с моей стороны совершенно голословное утверждение. На самом деле я не знала, сколько овса положено съедать лошади. В конце концов некий компромисс был найден, я заплатила за годовое содержание жеребенка три тысячи рублей (в пятнадцать раз дороже, чем стоил он сам), и его судьба была окончательно решена.

Из этого жеребенка и выросла лошадка Афина – невысокая, очень приветливая и милая, рыжей масти. Именно она оказалась «любимой женой» нашего Барона и каждый год приносила ему по жеребенку. Он очень ее любил, а остальные лошади не любили, кусали и били ее, когда им это удавалось.

Один раз я видела, как Барон стоял, привязанный к конюшне, а остальные лошади паслись за перелеском в поле. И вдруг Афина закричала: наверное, ее опять укусила Гера, она часто это делала. Барон рванулся так, что чуть не снес здание конюшни. Он бился и метался на привязи, рыл огромными копытами землю, пытался разбить бревенчатую стену, к которой был привязан. Одним словом, зрелище было совершенно жуткое. Он рвался к своим кобылам навести порядок и защитить свою любимую лошадку.