Стивен Фрай - Хроники Фрая

Думаю, в роли Темписта я публику разочаровал. Я верил, что смогу сыграть ее, и сыграть с блеском, однако что-то мешало мне показать нечто большее, чем простой профессионализм. Я был в порядке. Вполне хорош. Мил. А это — худшее в театре слово. Когда твои друзья и знакомые приходят за кулисы и произносят слово «мило», говоря о постановке, пьесе или твоей игре, ты мгновенно понимаешь — они показались им никуда не годными. И очень часто люди предваряют это слово другим — непонятно откуда взявшимся, но выдающим их с головой «нет».

— Нет, очень мило !

— Нет, правда, по-моему, все прошло… ну, ты понимаешь…

Почему они начинают с «нет», если вопросов им никто и никаких не задает? Объяснение может быть только одно. Шагая по длинным коридорам к твоей гримерной, они мысленно говорили себе: «Господи, ну и дерьмо. Стивен был просто ужасен. Да и вся пьеса — жуть в чистом виде». А затем они входят в гримерную и, словно отвечая на эти слова, возражая самим себе, мгновенно произносят: «Нет, по-моему, было отлично… нет, правда, я… м-м-м… мне понравилось». Я знаю, что это так, поскольку нередко ловил себя точно на таком же вранье. «Нет… правда, очень мило».

Тем не менее постановку в целом сочли успешной. Полковник и миссис Чичестер были в восторге, и вскоре пошли разговоры о том, что нас ожидает «перенос».

— Прекрасная новость, — сказал мне как-то вечером Пол Эддингтон, пока мы стояли, ожидая нашего выхода. Я чуть было не написал «пока мы стояли за кулисами», однако сцена в Чичестере была выдвинута в зал, так что публика сидела с трех ее сторон, а значит, стоять мы могли только за декорациями.

— О! — отозвался я. — Какая?

— Об этом уже объявлено официально. Нас ожидает перенос.

— Ух ты! — Я изобразил танец на месте. О чем он говорит, я ни малейшего понятия не имел.

На то, чтобы проникнуть в тайну слова «перенос», у меня ушло два дня усердных трудов. Мальчики из нашей труппы, судя по всему, понимали его значение, официантки театрального кафетерия тоже, продавец стоявшей на углу табачной лавки и хозяйка моей квартиры — тоже. Все понимали, кроме меня.

— Перенос — это чудесно, — сказала Дорис Хэр. — Если не ошибаюсь, нас ожидает «Королева».

— Э-э?…

Королева — это как? Она приезжает, чтобы посмотреть на нас? Это и есть «перенос»? Я запутался еще пуще.

— Я играла по всей Авеню, но для «Королевы» никогда не работала.

Авеню? Я представил себе обсаженный деревьями бульвар, на котором мы даем для скучающей и смущенной монархини представление под открытым небом. Идея показалась мне нелепой.

Несколько позже Патрик спросил у меня:

— Вы уже слышали о переносе?

— Конечно. Ага. Здорово, правда?

— Для вас это станет вест-эндским дебютом, верно?

Так вот оно что! Спектакль будет перенесен из Чичестера в Вест-Энд. Перенос. Ну конечно. Идиот!

Чичестерский сезон я завершил как в бреду. За неделю до его закрытия приехал, чтобы забрать окончательный вариант либретто, Майк Оккрент.

Возвратившись в Лондон, я решил, что, поскольку Киму со Стивом так хорошо на Дрейкотт-плейс, пора мне покинуть Челси и обзавестись собственным жильем. И я нашел на Риджент-сквер, в Блумсбери, сдававшуюся за тысячу фунтов в неделю меблированную квартиру с одной спальней. Только для меня и моей новой любви.

В начале года я позвонил Хью и взволнованно сообщил:

— Я только что купил «Макинтош». Тысячу фунтов отдал.

— Сколько?

Хью чудесно провел целую неделю, распуская слухи о моем фантастическом расточительстве, о том, что я потратил немыслимые деньги на такую ерунду, как дождевик, и лишь после этого узнал, что «Макинтош» — новая модель компьютера.

К этой технической новинке я проникся любовью попросту безумной, затмившей все, что я испытывал до знакомства с ней. Исходивший из нее кабель заканчивался устройством, которое называлось «мышкой». Когда вы включали «Макинтош», экран его белел и начиналась загрузка с системного диска. Текст был черным на белом, совершенно как напечатанный на бумаге, а не расплывчато зеленым или оранжевым на черном, как у других компьютеров. Передвигая мышку по столу рядом с компьютером, вы приводили в движение стрелку на экране. На нем появлялись изображения гибкого диска и «корзины», а вверху рядком выстраивались слова, и, если вы щелкали на одном из них мышкой, разворачивалось графическое подобие роликовой шторы с написанными на ней названиями элементов меню. Двойной щелчок на изображениях документов или папок раскрывал экранные окошки. Ничего подобного я до той поры не только не видел, но и представить себе не мог. Да и никто не мог. Эта система использовалась лишь в недолго прожившем компьютере «Лайза» компании «Эппл», а он до потребительского или внутреннего рынка так и не добрался.

Графический пользовательский интерфейс «Макинтоша» получил в процессе разработки название WIMP, что означало Windows, Icons, Menus, Pointing-device (Окна, Иконки, Меню, Координатно-указательное устройство). Его элегантность, простота, удобство и остроумие мгновенно пленили меня. Большинство людей, читающих эту книгу, слишком молодо, чтобы представить себе времена, когда компьютеры были устроены не так, как ныне, однако в ту пору «Макинтош» представлялся чем-то совершенно новым, революционным. Как это ни удивительно, прошло едва ли не сто лет, прежде чем его примеру последовали другие производители компьютеров. После января 1984-го, когда появился на свет « Apple Macintosh », его конкуренты — IBM, Microsoft, Apricot, DEC, Amstrad и прочие — долго еще отвергали мышку, иконки и графический рабочий стол как «выкрутасы», «ребячество» и «недолговечную причуду». Ладно, я, пожалуй, не стану вдаваться в эту тему. Я прекрасно понимаю, что мою любовь к столь дебильным премудростям разделяют лишь очень немногие. Вам следует знать только одно: я, мой 128-килобайтный «Макинтош», точечный принтер « Imagewriter » и маленькая коллекция гибких дисков были очень, очень счастливы вместе. И на что, спрашивается, сдался бы мне секс да и вообще какие-то отношения с людьми, если у меня имелось все это?

Хью, Кэти и Ник Саймонс жили тогда в доме, находившемся в Кентиш-Тауне, на Лейтон-Гроув, я — в моей блумсберийской квартирке, Ким — в Челси. Виделись мы так часто, как могли, однако я был сильно занят, поскольку мне приходилось восемь раз в неделю играть на вест-эндской сцене.

Согласно договоренности Ричарда Армитажа с Патриком и продюсерами «Сорока лет службы», в ноябре они должны были на несколько дней освободить меня от необходимости выходить на сцену, чтобы я смог съездить в Лестер на премьеру мюзикла «Я и моя девочка». Эта оговорка в моем контракте объяснялась не благодушной верой Ричарда в то, что я получу великое удовольствие, побывав на премьере мюзикла, для которого сочинил либретто, но его желанием, чтобы я был под рукой, если на генеральной репетиции или в ходе премьерного показа обнаружится, что либретто нуждается в срочных доработках, о которых прежде никто не задумывался.