Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Так писала Катя мужу, уединившись в загородном до­ме, где дожидалась решения своего будущего. Наконец, устав ждать, она вернулась в Бангкок. Здесь произошло последнее объяснение.

...Стояло лето 1919 года. Позади было двенадцать лет супружеской жизни и еще год мучительных раздумий, после которых июньским утром Катя сама поставила точ­ку. Она исчезла из Бангкока, не попрощавшись даже с сыном. Через месяц принц Чакрабон подписал бумаги о разводе.

* * *

Несомненно, не случись революции, Катя вернулась бы в Россию. Ехать же туда сейчас было бы безумием.

Она поселилась в Шанхае, где включилась в работу по оказанию помощи беженцам из Совдепии. Здесь же Катя получила телеграмму о смерти Лека.

...Парускаван сделался прибежищем другой хозяйки — Чавалит. Ее признавали гражданской женой Лека, но брат короля отказался дать разрешение на брак. Леку пришлось пережить и потерю матери, королевы Саовабхи. В июне 1920 года он предпринял с Чавалит и Чулой переход на яхте в Сингапур. В море принц сильно простудился. У Лека сделалось воспаление легких, и, проболев две недели, он умер.

Уже на похоронах Лека Катя поняла, что Бангкок ее терпит с плохо скрываемым раздражением. Чулу, наслед­ника трона, ей не отдадут. Во дворце так и заявили: здесь есть кому о нем позаботиться. Оставив двенадцатилетнего сына в Сиаме, Катя вернулась в Шанхай. Вскоре она вы­шла замуж за американского инженера по имени Гарри Клинтон Стоун и с ним перебралась в Париж.

Сын Кати так и не стал королем Сиама. После смерти отца его послали на учебу в Англию. Там Чула пристрас­тился к мотоспорту и в конце концов стал участвовать в гонках как профессионал. Его и его русскую маму, не­смотря ни на что, соединяли чувства, в которых были и тепло, и нежность. Они постоянно переписывались. В сво­их письмах Екатерина Ивановна просила прощения у сына за его вынужденное сиротство и старалась объяснить ему, какие силы помешали им быть вместе. Об отце Чулы она вспоминала с неизменной любовью и уважением. Чула женился на англичанке, которая родила ему единственную дочь Наризу. Когда девочка выросла, то, бывая, а иногда живя в Таиланде подолгу в загородном доме своих деда Лека и бабушки Кати, находила сундуки со старыми бу­магами. Они проливали свет на семейные предания. В Англии вышла книга, где Нариза Чакрабон рассказала о необыкновенном романе сиамского принца и киевской гим­назистки.

В прошлом году отмечалось столетие со дня установле­ния дипломатических отношений между Россией и Таи­ландом. В центральной газете «Бангкок-пост» появилась большая статья о принце Чакрабоне и его русской жене. Впрочем, какие книги, какие статьи могут соперничать с тем, что так мило, тонко и глубоко, так понятно для рус­ского сердца и души написал чуть не полвека назад Кон­стантин Паустовский, вспомнив Катюшу Десницкую в го­родском саду заснеженного Киева.

Его величество ходил в потертом сюртуке, укорял слуг, что они слишком прожорливы, а в любовницах воспитывал бескорыстие, даря вместо дорогих побрякушек высокопар­ные оды. Да-с, все обстояло именно так, но король Бавар­ский Людвиг I вовсе не был скрягой. Напротив, если бы в его руках сосредоточилось все золото мира, он щедрыми пригоршнями сыпал бы его, только не на такие глупости, как модные тряпки для жены-королевы и игрушки для на­следников. Как слуг и любовниц, Людвиг их держал в черном теле, и королеве Терезии надо было помнить о се­ми детях и обладать врожденным терпением, чтобы не сбежать от сумасброда-мужа, который вызывал насмешки и раздражение по всей Баварии.

Равнодушный к заботам политическим и экономиче­ским, Людвиг молился другим богам. Его привлекала кра­сота в любом ее проявлении. Эта неуемная всепогло­щающая страсть в конце концов лишила его короны, но, быть может, куда больше дала. Он знал счастье, недо­ступное многим монархам, — это несомненно.

Когда-то в юности влюбившись в античность, он щед­ро сыпал деньги на возведение в Мюнхене зданий, напо­минавших архитектурные шедевры Эллады и Древнего Рима. И вот вместо маленьких уютных средневековых улочек появляются огромные площади и роскошные палац­цо. Королевская же резиденция уподобляется знаменитому обиталищу итальянских владык — флорентийскому палац­цо Питти. Пусть на новой площади Одеон гуляет отнюдь не средиземноморский ветерок, а Людвигштрассе с новы­ми зданиями а-ля Италия слишком широка и длинна для маленького Мюнхена, король в восторге от своих преобра­зований. По его мнению, искусство следует рассматривать не в качестве роскоши: «Оно выражается во всем, оно переходит в жизнь».

Идея короля — превратить Мюнхен в музей под от­крытым небом, конечно, стоит налогоплательщикам нема­лых денег, но, экономя на личных расходах, король пред­полагает, что и его подданные с энтузиазмом готовы опла­чивать раскопки в Греции и Италии, создание музеев и коллекций. Придет время, когда он поймет, сколь глубоко было его заблуждение. Но Людвиг, родившийся в 1786 году, смотрел на мир глазами древнего грека, вырезавшего на подошве сандалии узор, дабы его след радовал глаз другого прохожего.

Свое поклонение красоте сам Людвиг считал бы одно­боким, если в нем не присутствовал бы женский элемент. Разумеется, это свойственно многим мужчинам, но бавар­ский король решил воплотить свое представление о пре­красном в галерее женских портретов, на создание которой он потратил почти три десятилетия.

Нет, король не брал в руки кисть. Он очень тщатель­но выбирал художника среди немецких мэтров. Только тот, чья живописная манера исповедует классическую яс­ность и неукоснительно добивается абсолютного сходства с образцом, мог вместе с королем разделить лавры создате­ля галереи красавиц. Из всех кандидатур Людвиг предпо­чел Йозефа Штиллера. Этот художник обладал не только мастеровитой, хоть и несколько бесстрастной кистью, но и адским терпением.

Его величество был кошмарным заказчиком. Он пре­вратил Штиллера в своего раба, стоя у него над душой и диктуя все — от «а» до «я». Король сам выбирал позу красавицы, решая, во что ей нарядиться, какие украшения надеть, какие снять, какую прическу сделать, какого цвета должна быть косынка или цветок в руке.

Можно только представить, какие муки претерпевал Штиллер, чувствуя затылком дыхание короля, цепко сле­дившего за каждым мазком кисти. Поправкам и передел­кам не было конца. Уже готовые портреты не раз отвер­гались. Можно сколь угодно критиковать художественные достоинства галереи красавиц, но одно нельзя поставить под сомнение: все портреты, как в зеркале, повторяли ли­ца тех, кому пбсчастливилось стать избранницей короля. Абсолютное сходство с оригиналом от первой до послед­ней работы было главным и неукоснительным требованием коронованного заказчика.