Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни

Кто‑то заметил, не совсем удачно, что печатают всё, что бы ни написал Толстой.

— Да, это так трудно, — сказал Лев Николаевич, — так часто напишешь свойственные мне глупости, и все это попадет в печать.

Я принес сегодня Льву Николаевичу книжку «Усилие воздержания в мысли» и три написанных мною по его поручению письма, которые он сейчас и прочел. На одном сделал надпись о своем согласии с высказанным мною [99] К письму Булгакова М. И. Румянцеву Толстой сделал приписку: «В. Ф. Булгаков совершенно верно выразил то самое, что я хотел и мог сказать вам. Очень рад буду, если вы согласитесь с нами» (т. 81, с. 147) , по поводу другого сказал [100] Речь идет о письме крестьянина А. А. Станкова, спрашивавшего: «можно ли служить на общественных должностях сборщика податей, старосты и участвовать на суде в качестве свидетеля…» (т. 81, с. 288). Ответ Булгакова — «Список писем…», т. 81, № 219. :

— Это очень хорошо. Я как раз то же хотел сказать, что служить ли старостой, сборщиком податей, венчаться ли в церкви — все это человек должен решать сам и выполнять это, сколько позволяют силы. Я особенно ясно понял, что нужно стремиться к достижению идеала по своим силам, но не нужно умалять его. Допускается жениться и половая жизнь с женой, но можно подняться выше этого и относиться к женщине, как брат к сестре. Допускается, что собственность можно иметь и защищать, но человек может и совсем отказаться от собственности. Я говорю в том смысле, что это и легче, — говорю против возражений, что это трудно.

— Мало вы у нас бываете, — оказал Лев Николаевич, когда я стал прощаться, — оставайтесь обедать с нами. Вы пешком пришли? Ну, вот и прекрасно! А ночи теперь лунные…

Приехал к Льву Николаевичу молодой человек, но показался ему неопределенным, и он послал меня к нему. Оказалось, что он — приказчик магазина шапок, читал произведения Льва Николаевича и не хочет служить на прежнем месте, так как, торгуя, должен обманывать; приехал издалека, из Екатеринбурга, посоветоваться, каким бы ему заняться другим трудом, более свободным и честным.

Я с записочкой отправил его в Телятинки переночевать. За обедом рассказал о нем Льву Николаевичу. Он высказал радость, что Ч., молодой человек, оказался «довольно милым». Татьяна Львовна вспомнила, что у крыльца утром стоял еще какой‑то мальчик, с «таким нехорошим лицом».

— Хуже твоего? — спросил Лев Николаевич.

— Хуже! — смеясь, отвечала Татьяна Львовна.

А нужно сказать, что у Льва Николаевича есть привычка, когда кто‑нибудь из домашних называет другого глупым, нехорошим, всегда спрашивать у называющего: «Глупее тебя?», «Хуже тебя?», — и этим обычно смущать его. Так он спросил и теперь.

— У него не то чтобы некрасивое лицо, — продолжала Татьяна Львовна о мальчике, — а прямо нехорошее, как бывает у человека, который пьет, курит…

— Недоедает, — добавил Лев Николаевич.

Когда Лев Николаевич сел с М. С. Сухотиным за шахматы, Мешков и Татьяна Львовна расположились рисовать их. «Татьяна Татьяновна» выпросила у меня карандаш и тоже уселась за стол «рисовать дедушку». Ее старший брат, гимназист Дорик, перерисовывал картинку с какой‑то открытки. Я тоже уселся в углу и оттуда стал срисовывать работающего Мешкова, Льва Николаевича и Сухотина.

Внезапно Лев Николаевич встал и пошел ко мне: его партнера вызвали зачем‑то вниз. Я хоть и поспешил отодвинуть рисунок, но он увидал его; наклонился и усмехнулся, заглянув в него. Пока там изображен был лишь Мешков (или его подобие) с своей кудлатой головой.

Ушел я домой перед чаем, в девять часов. Действительно, была светлая, прекрасная лунная ночь.

К нам в Телятинки приезжал Лев Николаевич в сопровождении Душана. Не слезая с лошади, он поговорил со всеми нами, высыпавшими на двор, и уехал обратно.

Белинькому сказал, что он будет хлопотать через графа Олсуфьева о Молочникове [101] В. Молочников, отсидевший год в тюрьме за распространение запрещенных сочинений Толстого, в марте 1910 г. был вновь арестован. Толстой в письме к Д. А. Олсуфьеву от 14 марта просил его содействовать исполнению просьбы Молочникова выпустить его до суда на свободу с тем, чтобы устроить «дела своей семьи» (т. 81, с. 148) , которого только что арестовали в Новгороде и в судьбе которого Белинький, как близкий друг его, принимал большое участие.

Отнес Льву Николаевичу книжку «Освобождение от грехов — в самоотречении» и написанное по его поручению письмо. Дал мне Лев Николаевич еще письмо для ответа — изложение какой‑то особенной философской теории; но, прочитав это письмо, я подумал, что едва ли нужно отвечать на него (такая путаница в голове у этого философа), и Лев Николаевич думал так же.

Получил письмо от В. В. Битнера из Петербурга о его согласии печатать мою книгу. Говорил Льву Николаевичу, и он был рад за мою работу [102] См. прим. 2 к гл. «Март». .

— Нужно бы мне ее всю просмотреть еще: там было слишком методическое разделение грехов… Да я надеюсь на вашу чуткость!..

П. А. Сергеенко прислал Льву Николаевичу мысли писателя Лескова о религии, о жизни. В них много общего со взглядами Льва Николаевича [103] П. А. Сергеенко прислал тетрадь с афоризмами и суждениями Лескова, но, как оказалось, большая часть текстов, включенных в нее, принадлежала Толстому. «Лесков, — свидетельствовал П. Сергеенко, — только собрал и сгруппировал их вместе, пользуясь записями из бесед, писем и дневников Толстого» («Из передуманного Л. Н. Толстым и Н. С. Лесковым (посмертная рукопись Н. С. Лескова)» — «Пробуждение», 1915, № 22–24) .

Льва Николаевича мысли эти очень трогают.

— Слушайте! — сказал он, придя с листами лесковских мыслей в «ремингтонную», где, кроме меня, была также Татьяна Львовна.

— «Лучше ничего не делать, чем делать ничего». «Если бы Христос жил в наше время и отпечатал евангелие, дамы попросили бы у него автограф, и тем все дело окончилось бы».

Лев Николаевич прочел еще одну мысль и внезапно повернулся и ушел. Оказывается — заплакал.

— У него всегда глаза на мокром месте, — пошутила Татьяна Львовна. — Его и маленького звали «Лёва-рёва». Я тоже вся в него в этом отношении…

Через минуту Лев Николаевич опять вошел, все с теми же мыслями в руках.

— «Из Христа не сделали бы религии, если бы не выдумка воскресения, а главный выдумщик — Павел», — прочел он. — Ведь это как верно и как глубоко!..

Лескова он читал снова в зале домашним и находящимся в Ясной Поляне брату (Александру Александровичу) и сестре (Софье Александровне, фрейлине двора) Стаховичам. Припомнили, что в духовном отношении Лев Николаевич имел на самого Лескова большое влияние.