Леонид Осипенко - Атомная подводная эпопея. Подвиги, неудачи, катастрофы

Не только лодка создавалась организациями, которые не были ранее связаны производственными отношения либо вообще никогда не занимался осуществлением такого рода проектов. Долгое время не знали, кому подчинить ее будущий экипаж.

Как уже говорилось, сначала мы относились к Управлению кадров ВМФ. Когда мы вернулись с макетной комиссии в Москву, то узнали, что наши войсковые части переданы в подчинение Управлению кораблестроения. Теперь нами командовал инженер-контр-адмирал М.А.Рудницкий. Пройдет время, пока нас переподчинят по нашему прямому назначению — Дивизиону подводных лодок в Ленинграде. Но нами уже заинтересовалось Управление подводного плавания, которым тогда командовал контр-адмирал Болтунов. После работы в макетной комиссии ему о нас доложил А.Орел.

Нас с В.Зерцаловым (старший помощник второго экипажа) вызвали в Главный штаб ВМФ. Мы приехали из Обнинского в гражданской одежде, и на проходной нас, как подозрительных, задержал комендант. Пришлось делать отметку в удостоверении личности: «Разрешено ношение гражданской одежды при исполнении служебных обязанностей». (Долгие годы эта запись помогала нашим офицерам в самых невероятных обстоятельствах. В те годы было достаточно, например, с таинственным видом показать эту отметку администратору гостиницы, в которой не было свободных номеров, чтобы вас немедленно поселили.)

Болтунов внимательно выслушал все наши соображения по поводу обучения личного состава. Самые большие сомнения у нас вызывала возможность эксплуатации атомных подлодок личным составом срочной службы. Матросу, восемнадцатилетнему парню, едва закончившему школу, нужно минимум два-три годы, чтобы освоить по-настоящему новую специальность. На флоте тогда служили четыре года, значит, через год этот матрос уйдет и уступит место новичку.

Мы считали, что на рабочие места следовало набирать сверхсрочников или подписывать контракты с наиболее перспективными матросами первого-второго года срочной службы. Эти люди связали бы, если не всю жизнь, то по крайней мере долгие годы с новой профессией. Тогда появились бы профессиональная компетентность, стремление к совершенствованию мастерства, доведенные до автоматизма действия в нештатной ситуации.

Болтунов поручил мне и Зерцалову как можно скорее разработать специальное положение о контрактном найме личного состава срочной службы на атомные подводные лодки. Мы справились с этим быстро, но введено положение было... несколько лет спустя и просуществовало лет десять. Высший армейский, в том числе флотский, аппарат всеми силами сопротивлялся внедрению контрактной системы на наиболее ответственных военных объектах. Результатом этого упорства являлась, в частности, высокая аварийность на атомных подводных лодках. Лишь в мае 1991 г. разрешено в порядке эксперимента в ВМФ набирать по контракту сроком на 2,5 года матросов, прослуживших не менее шести месяцев.

Кроме необходимости набирать в экипаж матросов срочной службы беспокоило также отсутствие командира. Болтунов попросил нас перебрать в уме всех, кого мы считали подходящими кандидатами, и сообщить ему. Я сразу назвал имя своего бывшего командира «С-61» капитана 2 ранга Алексея Федоровича Надеждина, который, на мой взгляд, подходил на эту должность, как никто другой. К сожалению, его собирались назначить командиром соединения, и препятствовать продвижению по службе было неразумно.

Через некоторое время раздался звонок из Управления кадров ВМФ: «Нашли вам командира! Смотрите обложку последнего “Огонька”». Лихорадочно ищем журнал. На обложке — головная подлодка нового проекта становится на якорь для парада на Неве. На мостике стоит офицер с мужественной и располагающей внешностью. А сказано про лодку, что она — образец выучки и порядка. Ну, слава богу, дождались отца родного! Однако радовались мы рано. Командир приехал в Москву, побывал повсюду, порасспрашивал друзей в Управлении подводного плавания. И ему, как и всем нам, задали традиционный провокационный вопрос:

— А свинцовые трусы ты себе отлил?

На этом вопросе он и сломался. Скоро вышел приказ о его назначении в управление. Я его не виню, наоборот, мне кажется он поступил с нами честно. Сразу взвесил для себя все за и против, и отказался, никого не подводя.

Что касается «прикола», то он был не единственным. Причем упражнялись в остроумии по этому поводу, как правило, люди, не имеющие никакого отношения к нашим экипажам. Я считаю, что единственный несомненный эффект облучения моих товарищей, работавших с реактором, состоял в перемене пола их детей. Раньше у всех у них были девочки, и лишь после работы на стенде пошли мальчишки.

Я уже говорил, что обнинские специалисты довольно скептически отнеслись к возможности освоения реактора за два-три месяца. Военные, мол, откуда им знать высшую математику и физику? И первые лекторы, читавшие курсы морским офицерам, исходили из этой предпосылки. Но подход у них был диаметрально противоположный.

После вступительных, довольно общих и популярных лекций Блохинцева и его заместителя Красина за нас взялись два теоретика. Первый, Усачев, разжевывал любое новое понятие и после каждой фразы непременно осведомлялся: «Это понятно?» Так, как он объяснял, понятно было даже детям. Второй, Румянцев, едва произнеся несколько слов, принялся исписывать доску многоэтажными формулами. Заполнив ее до конца и нимало не заботясь о своей аудитории, он сказал: «Ну, это понятно!». И перевернув доску, стал вновь заполнять ее формулами, явно испытывая на прочность своих студентов. И тут — о чудо! — Виталий Еременко тянет вверх руку.

— Есть вопрос, а почему вы написали так, а не эдак?

Лектор опешил: он никак не ожидал «подвоха» от молодых офицеров. А тут к Еременко приходят на помощь Вячеслав Иванов, потом Анатолий Благовещенский и другие офицеры. Пытаясь объяснить происхождение появившегося многочлена, Румянцев снова исписывает доску сверху донизу, но молодые инженер-лейтенанты опять на высоте и требуют новых доказательств. После нескольких таких «разведок боем» ученые убедились, что имеют дело с достойным «противником». И действительно, большинство моряков были выпускниками училища им Дзержинского, затем окончили курсы химиков с перспективой подготовки атомщиков. Так что очень скоро ученые привыкли к тому, что с ними вступают в спор морские офицеры.

График нашей подготовки сдвинулся в сторону опережения: вместо двух месяцев на теорию хватило чуть больше месяца. Уже в январские каникулы 1955 г. нас перевели на стажировку непосредственно на реактор, расписав по три-четыре человека в каждую из четырех смен персонала АЭС.