Леонид Осипенко - Атомная подводная эпопея. Подвиги, неудачи, катастрофы

Сейчас, поработав несколько лет в госприемке, понимаю, что можно было не брать на себя такую ответственность. Достаточно направить правительству просьбу разрешить подписание приемного акта с тем, чтобы устранить «отдельные недостатки» в процессе опытной эксплуатации. Но мы спешили ввести лодку в строй, так как знали: появление советских атомных подлодок радикально изменит соотношение сил между противостоящими военными блоками.

Погружение на предельную глубину считается самым опасным моментом испытаний. Нам предстояло погрузиться на глубину, которой до нас не достигала ни одна подводная лодка — 300 м, как это предусматривалось спецификацией. Рабочая глубина, на которую рекомендовалось погружаться в плавании, составляет четыре пятых предельной, то есть 240 м. Остающиеся 60 м — это так называемый командирский запас. Существует еще и технический запас глубины, сверх которого уже возможен разрыв металла, — 420 м. Сложность состояла еще и в том, что глубина выбранной впадины была всего 328 м, то есть при дифференте на корму ничего не стоило, всплывая, чиркнуть кормой о грунт.

Кроме погружения на предельную глубину нам следовало провести автономное плавание под водой полным ходом в течение двух суток без всплытия и вентиляции отсеков в атмосферу. И это при наших постоянно текущих «бочках» (так мы называли между собой парогенераторы)!

К назначенному времени мы пришли в район погружения, где нас уже ждали силы обеспечения. В декабре день на Севере такой короткий, что ловить его нужно, как жар-птицу. А тут — на тебе!— начало штормить. В довершение всего началась свистопляска с буем. Его полагается привязать на тросе к лодке, чтобы он обозначал для надводных сил обеспечения точное местонахождение лодки под водой. В нашем случае это было особенно необходимо, поскольку погружение на такую глубину проводилось впервые, а в запасе у нас была ГЭУ лишь одного борта. Так что при отказе единственного работающего реактора мы могли рассчитывать только на дизель-генераторы и аккумуляторную батарею.

Аварийно-спасательные средства приспособлены к возможностям тихоходных дизельных лодок. Нашей же, для того чтобы нырнуть при волне три-четыре балла, нужно дать ход как минимум 8-10 узлов. Только мы разгоняемся, буй отрывается. Значит, его нужно достать, перемотать, закрепить и снова выпустить, как того требуют инструкции аварийно-спасательной службы. Привязываем его снова, опять волна отрывает! Еще раз — то же самое! А день-то идет к концу, мы же должны погрузиться и всплыть засветло.

В очередной раз разгоняемся, и опять та же картина! Тогда принимаю решение погружаться без буя. Даю команду сигнальщику: приготовиться, и лишь перед самым погружением сообщить об этом Чикеру по семафору. Прикидываю, что пока ему доложат, мы нырнем как минимум на двести метров.

И вот все готово, не убран лишь прожектор. Даю команду сигнальщику:

— Передать на спасательный корабль: «Погружаюсь без буя. Командир».

И тут передо мною вырастает могучая фигура вице-адмирала Иванова — он как председатель комиссии был на борту.

— Отставить! Ты соображаешь, что делаешь? Да он тебя за такую выходку немедленно снимет! Ставь мою подпись, мне терять нечего!

И семафор пошел: «Погружаюсь без буя. Замглавкома.» Тут же даю команду: «Всем вниз! Срочное погружение».

Не успели на спасательных судах опомниться, как лодки не стало. Первую депешу мы дали уже с глубины 200 м. Тут-то и поступило тревожное сообщение: горят сальники! Чтобы избежать проникания воды в лодку через зазоры линий валов, заводские корабелы затянули сальники потуже, а на 200 м их еще обжало. Валы винтов практически не проворачивались: сплошной дым шел от горящих сальников. Приходится подвсплывать и регулировать зазоры. Опять ныряем — и снова дым, а хода нет! Погружаться же можно только на скорости: если глубоководным давлением вырвет какой-либо клапан с дефектом, только на ходу у лодки есть шанс не остаться на морском дне. Короче, пока возились на ходу с регулировкой сальников, глубоководная впадина закончилась, дальше шло мелководье.

Пришлось развернуться и продолжать движение вдоль впадины в обратном направлении. Буя над лодкой нет, так что уверенности, что наш разворот замечен силами Чикера, тоже никакой. Оставалось полагаться на морскую выучку и сообразительность командиров спасательных судов: они должны понять, что из глубоководной щели мы не выйдем и, значит, в какой-то момент должны будем развернуться.

Все-таки акустики не зря получают зарплату. Через некоторое время начальник радиотехнической службы лодки Михаил Лодяков докладывает:

— Товарищ командир, предполагаю, что корабли повернули и следуют за нами.

Мне, конечно, приятно было такое обращение, но тогда я был молодым и скромным:

— Ты, давай, прекрати это. Называй: товарищ старпом. Лодяков пожал плечами и даже покраснел от смущения.

Сидевший в центральном посту комдив Сорокин сделал вид, что не слышал. И только Владимир Никифорович Иванов решил исправить положение:

— А что? Раз обязанности командира исполняет Жильцов, так почему не называть его командиром? Он, может, им и станет.

И добавил с невинным видом, намекая на мое недавнее хулиганство:

— Если не сгорит на пустяках.

Тут уже я сделал вид, что не расслышал. Наконец, долгожданный доклад:

— Центральный! Можно погружаться!

Осторожно, но думая и о том, что времени лишнего не остается нисколько, идем на глубину. На 150 м у нас лопнуло зеркало, украшающее переборку кают-компании.

Все двери в каютах и рубках открыты — лодку на глубине обжимает так, что их часто заклинивает. В отсеках установлены специальные индикаторы, замеряющие величину схождения корпуса, чтобы в случае необходимости при проектировании усилить толщину прочного корпуса. Ведь на глубине 300 м на каждый квадратный сантиметр давить 30 кг. Следовательно, каждый квадратный метр выдерживает давление около 300 т, а вся лодка — миллионы тонн. Все мы почувствовали каждой клеточкой своего тела, что лодку взяла в стальные клещи вода.

Из носового отсека докладывают: «Глубина предельная.» Они правы: при дифференте на нос они первые выходят на заданную глубину. А тут из кормового отсека запрос: «Нельзя ли побить рекорд для “комсомольской копилки” [6] В те времена всюду царил план, который стремились перевыполнить, не думая особенно о целесообразности. Более того, чем политизированней был предлог для перевыполнения плана, тем это считалось лучше для коллектива. Поскольку экипаж нашей лодки состоял преимущественно из молодежи, кто-то из политработников изобрел «комсомольскую копилку». Все, что из трудового энтузиазма делалось сверх плана комсомольцами, заносилось туда. И потом уже шли соответствующие отчеты в вышестоящие идеологические организации, которые поощряли такие, иногда опасные, перевыполнения намного охотнее, чем просто добросовестный труд. ? Хотя бы на десять метров?»