Максимилиан Немчинский - Раиса Немчинская

Вспомнила Рикки тут и свои споры с технологом завода, свои требования ставить самые тонкостенные трубы. Поняла, как не права была, да поздно. Шел уже декабрь, до смотра оставалось неполных два месяца. Ни на переделку, ни на укрепление аппарата времени не оставалось. Кольцо выправили. Трюк пришлось выбросить.

С этого и началось. Все полетело кувырком, стало ломаться, гнуться, не срабатывать. Пришлось Рикки укрощать полет своей фантазии, репетировать только то, что получалось сразу. Она не сдавалась. Обязательно хотела пустить обрыв в одну ногу после мячиков. На изогнутой трапеции шел он безукоризненно. А когда попробовала в круге, он же жесткий, без амортизирующих веревок, такой был рывок, что Рикки подумала: «Или нога оторвалась, или, того хуже, снова круг согнулся». И от этого трюка пришлось отказаться. Додумывать, доделывать уже некогда. Главное, не было возможности репетировать. Цирк и так забит артистами, но все приезжали и приезжали новые претенденты на участие в смотре. Менялись прямо как в калейдоскопе.

Новый, 1945 год Рикки встречала тут же, в цирке, у канатоходца Павла Тарасова. Собрались люди, которых дороги и долгие гастроли сблизили, сдружили, можно сказать, сроднили даже. Был и Шахет, режиссер, принесший цирковым артистам самых разных жанров немало радостных побед. Посидели недолго, в десять утра уже начинался утренник. Но всем было весело, разошлись полные радужных надежд на окончание войны.

Начались наконец репетиции в воздухе. Только один человек и помогал ей, Папазов, бывший воспитанник Океанос, а ныне сам опытный изобретательный артист. Добрая душа, он лазал по ее просьбе укреплять стойку к подъемным тросам. Спустился он и сказал: «Знаешь, чем стоять на твоей шатающейся площадке, уж лучше мне копфштейны враскачку делать у себя на трапеции». Иван Константинович знал, что говорил, вместе со своим сыном, двенадцатилетним Леоном, он готовил к смотру воздушный номер, изобилующий сложными балансами.

Рикки, прикрепив лонжу, сразу стала прыгать и на трамплин, и с него, и каждый раз свободно и в нужном направлении. Но тут вмешался инженер по технике безопасности и заявил, что обрыва на штрабатах, да еще на веревочных, он не позволит. Бросилась Рикки в Главк, но и там, вспомнив о трагедии с Волгиной, о веревочных штрабатах и слышать не захотели.

Валентина Волгина, бывшая Дуглас, та самая, с которой Немчинские работали на праздновании двадцатилетия советского цирка в Ленинграде (тогда она выступала вместе с мужем), подготовила к первому смотру номер на сольной трапеции. Финалом шел обрыв на штрабатах. И вот в Москве за несколько дней до премьеры она, репетируя этот трюк, неудачно сошла с трапеции, ударилась о фонарь, а потом уже в довершение несчастья упала за барьер манежа. Случилось это год назад. И хотя было установлено, что причиной катастрофы были хлопчатобумажные, то есть вытягивающиеся и для штрабатов, следовательно, непригодные веревки, переспорить испуганных людей было невозможно. Значит, об участии Рикки во втором смотре не могло быть и речи.

Началась праздничная программа, составленная из номеров, допущенных на смотр. Рикки уже не выступала, только репетировала. Она понимала, что, если уедет, в цирковых мастерских тут же перестанут заниматься ее аппаратом. Анатолий Семенович Галочкин числился заведующим слесарными мастерскими Московского цирка, а все мастерские состояли из одного сварщика, токаря да слесаря. Но именно в мастерской этой, вытянутой, как кишка, под его наблюдением и при непосредственном участии были изготовлены или, что еще труднее, переделаны аппараты и реквизит почти всех номеров, участвующих в смотрах. Сейчас здесь делали Рикки катушки для штрабатов. На этом настоял инженер цирка. Решено было укрепить под трамплином два маленьких барабана с намотанным на них тросом. Это современное устройство предназначалось для замены «дедовских» штрабатов из веревки.

А так как в цирке ни одно событие не может обойтись без самого широкого обсуждения, начались разговоры, что новшества никого еще до добра не доводили. Веревка, мол, как она ни прочна, всегда немного амортизатор, не в пример тросу, поэтому и делали умные люди штрабаты именно из нее. Инженер стоял на своем. Но и скептики не сдавались: «Будет такой рывок, что она выплюнет кишки». Наслушавшись этих разговоров, полезла Рикки на аппарат.

Пристегнув карабины к надетым на лодыжки кожаным браслетам, стала она прыгать с тросами. Для начала на лонже, разумеется. Первый раз обе катушки размотались одновременно. И второй раз все сошло благополучно. А вот на третий — одна катушка размоталась, а другая — нет. Хорошо, что обычно нетерпеливая Рикки не сняла лонжи. Не удержи ее вовремя униформист, так и осталась бы без ноги.

Цирковой инженер сидел рядом и наяву мог убедиться, что в случившемся гимнастка не виновата. Сами что-то плохо сделали. Тут уж все сообща решили, что дедовским способом, на веревках, надежнее. И, значит, снова надо было снимать аппарат, вновь приходилось его кромсать и переделывать. Опять, значит, нужно ждать, и неизвестно, сколько.

Война окончилась. Наступил долгожданный мир. Такая радость для всех людей. А вот от Жоржа ни слуха, ни духа. Второй месяц нет писем. Грустные мысли лезут в голову. Лето пришло. Цирк закрыли. Но в Риккиной жизни изменений не произошло. По-прежнему репетировала, по-прежнему торопила с изготовлением аппарата, как могла, старалась ускорить выпуск номера. Но в чужих организациях радушней и легче шли навстречу, чем в родном цирке.

Вскоре обнаружился Жорж, рано утром — еще спали — постучал в дверь гримуборной. Служил он в погранчастях Прибалтийского округа, был очень занят, потому и не писал. Вот вроде бы и радость и конец Риккиному одиночеству. Можно налаживать жизнь заново. Все так, да не так. У Жоржа даже не отпуск, а просто командировка в Москву. Демобилизовывать его не собираются, и через несколько дней нужно ехать назад, в часть, расположенную в Литве.

Сына он взял с собой. Очень уж соскучился без него, а может быть, понимал, что Рикки нужно с головой уйти в подготовку номера.

«13/Х — 45 г.

Маме очень страшно и трудно жить одной на целом свете.

Как вы уехали, даже в природе и то похолодало. Уже шел снег и даже до сих пор лежит на крышах. В цирке в общежитии загорелись провода, и теперь света утром и ночью нет.

Жорж, я не представляю, какого напряжения у меня должна потребовать та работа над номером, которую осталось доделать. Нет слов, что с твоим отъездом уже все приторможено, а нервы мои так развинтились — прямо жуть.

Неужели все же у меня будет выпущен номер?! Как-то все это не то, что хотелось от жизни и мне и тебе.