Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Днем мы с женой ходили к Чертковым, и только что вернулись домой обедать, как за нами прибежали и сказали, что Л. Н. приехал. Мы поспешили туда. Л. Н. был у Анны Константиновны. Все мы пошли наверх. Я с Владимиром Григорьевичем пошел в его комнату, находящуюся рядом с той, где Л. Н. хотели снять цветной фотографией. На случай если б приехала Софья Андреевна, его можно было бы провести сразу туда.

Чертков привел Л. Н. наверх. Л. Н., здороваясь со мной, два раза крепко пожал мне руку. Он сел за стол и попросил меня диктовать с данного Муравьевым текста, тождественного со старым, но с прибавкой, что на случай смерти Александры Львовны раньше Л. Н. — все переходит Татьяне Львовне.

Л. Н. был, видимо, взволнован, но писал быстро и не ошибался. Когда он дописал, то сказал мне:

— Ну вот, как хорошо!

К концу подошли Чертков и Сергеенко. Потом позвали Анатолия Дионисовича Радынского (один из помощников Черткова) и Мишу Зайцева. Л. Н. подписал при них завещание и, обратившись к ним, сказал: «Благодарю вас», — и вышел.

Пока свидетели подписывали завещание, Тапсель успел снять Л. Н. Говорят — неудачно: Л. Н. двигался и было плохое освещение.

Когда я сошел вниз, Л. Н. привели уже лошадь. Из Ясной прискакал Булгаков, которого послала Софья Андреевна, боясь, что Л. Н. поехал один.

Заходила гроза, прошедшая мимо.

Вниз на двор проводить Л. Н. высыпала вся колония. Когда я подошел, он разговаривал с Анной Константиновной и моей женой. Провожать Л. Н. поехал Миша Зайцев.

Часов в пять приехала Варвара Михайловна и рассказала нам, что ее послала Софья Андреевна, которая опять волновалась, подозревая, что Александра Львовна поехала в Тулу за дневниками. Софья Андреевна встретила Л. Н. с часами в руках и сказала:

— Ты, Левочка, уехал в двадцать минут третьего.

Л. Н. поправил ее:

— Если уж быть точным, то я уехал в половине третьего.

Софья Андреевна иронически заметила:

— Впрочем, тебя там снимали для пополнения коллекций, я понимаю, что ты задержался.

Еще утром Софья Андреевна спрашивала Л.H., кто увез из Ясной дневники. Л. Н. не помнил. Когда он вернулся, она стала говорить ему, что он обещал ей узнать. Он сказал, что в декабре их увез, кажется, Сергеенко, которому передала их Александра Львовна. (Л. Н. забыл. Дневники увез я.)

Софья Андреевна сказала Л. Н. о Черткове:

— Довольно один раз в день видаться! Я не хочу его видеть сегодня.

Софья Андреевна послала Варвару Михайловну в Телятенки сказать, чтобы Чертков нынче не приезжал, под предлогом, что приехали племянницы, и Л. Н. хочет побыть с ними. Л. Н. подошел к Варваре Михайловне, очевидно, чтобы попросить ее передать что‑то Черткову, но Софья Андреевна сейчас же подошла к ним, и он ничего не сказал.

Софья Андреевна сказала Варваре Михайловне:

— Он сам мне теперь его дал в руки: захочу — и не будет Чертков бывать!

Вечером я поехал в Ясную довольно рано, так как мне нездоровится, и я хотел не поздно вернуться домой.

Я застал Л. Н. на балконе с американцем. Он увидал меня и радостно, как мне показалось, закричал: «А!». Л. Н. хотел играть в шахматы на балконе, и я принес их туда.

Л. Н. спросил меня:

— Что вы такой бледный?

Я сказал, что мне нездоровится нынче и что я почти ничего не ел.

— Вы очень бледны, — повторил Л.H., — да и я нехорошо себя чувствую, тоже почти не ел, так что мы приблизительно в одинаковом состоянии, и оба будем плохо играть.

Стали играть. Американец ушел. Л. Н. сказал:

— Странный этот американец, не разберешь его: как будто интересуется религиозными вопросами, а какой‑то незначительный, неинтересный, должно быть, недалекий.

Я спросил, спокойно ли у них.

— Да, сравнительно. Сейчас даже совсем хорошо. А что, Владимир Григорьевич не очень расстроился отказом?

— Нет, он волновался по случаю отъезда матери, так что отнесся к отказу довольно спокойно.

— А об этом деле мы с вами лучше не будем говорить, — сказал Л. Н. тихо (подразумевая, очевидно, завещание).

Немного погодя, через балкон прошел Лев Львович, а за ним вслед Александра Львовна и Варвара Михайловна, которые остановились около нас. Л. Н. спросил:

— Что, Саша?

— Да нехорошо, папа. Сейчас с… вдребезги поругалась.

Л. Н. или не расслыхал, или нарочно ничего не сказал ей

в ответ. Александра Львовна и Варвара Михайловна ушли.

Наша партия очень затянулась, так что стало темно, и мы другой уж не играли. Я проиграл.

Л. Н. сказал:

— Мы этой партии не будем считать — вы меня все учили. Я действительно анализировал и несколько раз указывал Л. Н выгодные для него ходы.

После шахмат Л. Н. пошел к себе; а мне хотелось поговорить с Александрой Львовной, так как я рано собирался домой. В ремингтонной ее не оказалось, и я пошел вниз. Я постучался и вошел. Там сидели Елизавета Валериановна и Варвара Михайловна, а Александра Львовна спряталась за ширму, так как была неодета.

Мы немного поболтали. Елизавета Валериановна скоро ушла. Когда она ушла, я спросил Александру Львовну, из- за чего она поссорилась с… Она мне рассказала, что он пошел с ними гулять, и сначала они разговаривали довольно мирно, но потом он спросил ее:

— Это тебе папа сказал, что я его назвал дрянью?

— Он мне сказал, что ему даже показалось, что ты его назвал дрянью.

— И хорошо, что он не расслышал, я ему еще гораздо хуже сказал.

Тогда Александра Львовна вышла из себя, стала говорить …, что презирает его, что жалеет, что заговорила с ним, позволявшим себе неприлично полемизировать с отцом в газетах; и что вообще она не может даже в мыслях допустить дурного слова про отца, и ей противно поэтому говорить с ним. Тот, очевидно, не ожидал такого тона и сразу присмирел. Придя домой, он стал звать Александру Львовну:

— Сашечка, милая, посмотри мои …!

В дверь постучали. Оказывается, Л. Н. Он подошел к Александре Львовне, расспросил, что ей в Туле сказал Грушецкий (тульский адвокат). Потом сел в кресло и сказал:

— Нет ли у вас попить чего‑нибудь?

Варвара Михайловна принесла бутылку Ессентуков № 20.

Александра Львовна сказала Л.H., что все сердится, на что он ей заметил:

— А ты бери пример с Душана.

Александра Львовна возразила:

— Душан не замечает половины и потому не расстраивается.

Потом она прибавила, что верит ему, как доктору, не больше, чем Фильке. На это вошел сам Душан, спросил что‑то и скоро ушел.

Александра Львовна сказала:

— Жаль, Таня не с нами.

— Ах, ах, Таня, милая Таня… — сказал Л. Н. — И старика ее я очень люблю… У Паскаля сказано: это я себя хочу похвалить: «Чем умнее человек, тем больше различных характеров он видит». Это как в шахматы: хороший игрок видит все разнообразие партий, а плохому кажется, что они все одинаковые. У Михаила Сергеевича странное соединение барства, аристократизма, ограничивающего следования общественному мнению — с настоящей нравственной основой. Благодаря этому ограничению он едва ли сомневается, как ему поступить в том или другом случае. Он не стремится изменить существующий порядок вещей, а старается в нем жить как можно лучше.