Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Отравляло настроение болезненно — раздраженное состояние Софьи Андреевны, ежеминутно готовой сделать сцену или впасть в истерический припадок.

После чаю Л. Н. прослушал еще две — три пьесы в «Mignon», и мы рано разошлись спать. Перед сном В. Г. Чертков подарил Сибору и мне по большому портрету Л. Н. Л. Н. подписал их для нас.

14 сентября. Утром Сибор и Могилевский уехали.

После обычной прогулки Л. Н. сел за работу. Часов в одиннадцать приехала Е. Э. Линева (известная собирательница русских народных песен) с мужем. Здесь благодаря близости Москвы к Л. Н. ежедневно приезжает много народу. Несмотря на все старания Черткова и других окружающих оградить Л. Н. от слишком большого числа и слишком назойливых или неинтересных посетителей, они все‑таки его несколько утомляют, и это — единственный минус его пребывания в Крёкшине. В общем же Л.H., видимо, поправился и чувствует себя очень хорошо.

На прогулке, как‑то на днях, Л. Н. заблудился в лесу и стал плутать и даже волноваться по этому поводу, так как не знает крёкшинских мест; но, по счастью, шедший ему вслед Чертков нашел его, и они вместе вышли на дорогу.

За завтраком приехал только что вернувшийся из Англии А. П. Сергеенко, которому Чертковы очень обрадовались. С ним произошел комический эпизод: он потерял, оставив на извозчике, саквояж со всеми подарками, которые он вез по поручению Чертковых из Англии.

Среди дня Л. Н. отправился с В. Г. Чертковым в соседнюю деревню, куда им нужно было по какому‑то делу.

Вечером ждали народных учителей и учительниц земских школ Звенигородского уезда, которые хотели поговорить со Л. Н. и были приглашены для этого. По случаю их прихода Л. Н. написал небольшую как бы статью о своих взглядах на обучение детей, чтобы прочесть им. Над этой статьей он работал последние дни.

После обеда Е. Э. Линева демонстрировала свои фонографические записи русских песен и музыки рожечников, среди которых были очень интересные напевы. Однако, вероятно, благодаря неприятному звуку фонографа особенного впечатления эта музыка на Л. Н. не произвела, а скорее утомила его.

8 января 1910 года. Письмо Л. Н. ко мне: «Спасибо за письмо, милый Александр Борисович. Я почувствовал в нем то, что глубоко тронуло меня. Правда, что мне хорошо, но могло бы быть лучше, если б я сам был лучше. Меня связывает с вами нечто более важное, чем музыка. От этого‑то я и дорожу общением с вами. Привет Анне Алексеевне. Любящий вас Лев Толстой».

4 февраля. Из письма графини О. К. Толстой: «Л. Н. очень бодр, молод и поразительно деятелен. Мы все еле поспеваем за ним…»

9 февраля. Из письма Александры Львовны: «У нас все по — прежнему. Папаша очень занят составлением книжечек из «На каждый день». Он здоров и бодр…»

20 февраля. Из письма О. К. Толстой: «Почти случайно узнала, что Саша (Александра Львовна) чуть не при смерти. Быстро собралась и нашла в Ясной большое уныние. Два дня у Саши было больше 40° и сильнейший катар кишок, как осложнение кори при ужасном кашле. Но при мне уже стало 39°, явился пот. На другой день было уже 37. Л. Н. был страшно огорчен болезнью Саши и ожидал плохого конца…»

4 марта. Ясная Поляна. Застал Л. Н. нездоровым. Илья Васильевич прибирал его комнату, а он лежал на кушетке в маленькой гостиной. Узнав о моем приезде, он попросил Душана Петровича позвать меня. После обычных приветствий и расспросов о здоровье я сказал Л.H., что привез перевод книги «Ужасы христианской цивилизации», сделанный моей женой. Л. Н. заинтересовался и попросил принести его. Я принес ему перевод и ушел, чтобы не затруд — нять его разговором, так как он, видимо, плохо себя чувствовал. Я стал в столовой пить чай.

Немного погодя Л. Н. вышел в столовую и подсел ко мне. Он сказал, что накануне у него был писатель Ш — в. Я спросил Л. Н. о впечатлении, которое Ш — в произвел на него. Л. Н. определил это впечатление одним словом: «литератор», а потом прибавил:

— Разница между литератором и мыслителем в том, что мыслитель думает для себя, как какой‑нибудь Шопенгауэр, а литератор прежде всего хочет сказать что‑нибудь другим, а потом уже думает и для себя. Владимир Соловьев тоже был больше литератор.

Л. Н. расспрашивал про мою жизнь и мое здоровье. Я сказал ему, что почти всю зиму хворал, и жаловался, что болезнь действует на настроение. Л. Н. сказал:

— Да, я по себе знаю: когда болит живот, я утром гуляю и по дороге вижу одни собачьи экскременты, а когда здоров и в хорошем духе, на снегу блестят бриллианты. Думают, что болезнь — пропащее время. Говорят: «Выздоровею и тогда…» А болезнь самое важное время. Хочется быть раздраженным, осуждать, а тут‑то и воздержись…

Л. Н. рассказал мне, что написал, казалось бы, по самому невинному поводу (не помню только, о чем это было), а вышло совершенно нецензурно, так что напечатать в России невозможно.

Л. Н. сказал:

— Я не умею писать цензурно. Или писать, как дама влюбилась. Да если я об этом стану писать, и то не сумею написать цензурно.

Перед завтраком Л. Н. опять вышел в столовую с тетрадкой перевода в руках. Он стал читать вслух особенно сильные места книги и очень хвалил перевод. По поводу этой книжки Л. Н. сказал о буддизме:

— Буддизм неизмеримо выше церковного христианства. У них одно только определенное знание о будущей жизни, хотя и неразумное, и это — бесконечно выше нелепых сказок церковного христианства.

К середине дня Л. Н. стал чувствовать себя совсем недурно и предложил мне поехать с ним к Марье Александровне в Овсянниково. Мы поехали. Перед отъездом, когда мы вышли на крыльцо, Л. Н. показал мне на снегу где‑то вычитанный им чрезвычайно остроумный индусский способ доказательства Пифагоровой теоремы.

Был легкий мороз. Мы ехали в маленьких санях. Л. Н. правил. По дороге туда Л. Н. сказал:

— Я написал рассказ, но даже не дал переписывать. Стыдно лгать. Крестьянин, если прочтет, спросит: «Это точно так все было?»

Л. Н. говорил мне о книге Яроцкого, которую читает. Автор прислал ее и просил отзыва. Книга, кажется, по физиологии и гигиене. Л. Н. сказал:

— Я хотел возражать, но бросил. Нельзя уловить его мысли. Михаил Сергеевич (Сухотин) думает, что он (Яроцкий) религиозный человек. Может быть, но он стыдится сознаться в этом в своем научном мире.

Приехали к Марье Александровне. Она в своей крохотной избушке заволновалась, обрадовалась, закашлялась. Не знала, куда посадить. Л. Н. вошел, разделся. Шавочка полаяла и отошла. Л. Н. спросил:

— Как вы, Марья Александровна?

— Превосходно, Л. Н. У меня так хорошо, так хорошо! Спасибо, что приехали. Как вы?

Пришел П. А. Буланже. Л. Н. и Марье Александровне рассказал про свой новый рассказ и прибавил: