Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Мне не совсем ясно было, почему он это сказал. Может быть, он подумал, что его близость к самоубийству, рассказанная им людям, могла кого‑нибудь натолкнуть на мысль о самоубийстве.

Л. Н. собирался ехать верхом. Обычно с ним ездил Булгаков. Софья Андреевна сказала ему, что гостящий в Ясной внук Миша (сын Ильи Львовича) очень хочет поехать с ним, но Л. Н. сказал ей, что ему хочется поехать со мной. На прогулке мы говорили мало. Л. Н. расспрашивал меня о здоровье. Он находит, что у меня бывают те же болезненные ощущения, что у него.

Он опять сказал:

— Плохое состояние здоровья дурно отражается на работоспособности. Но я дорожу этим временем, потому что болит живот и хочется недобро относиться к людям — а тут‑то и нужно следить за собой, чтобы не ошибиться. Но на работоспособности нездоровье отражается плохо.

Потом он прибавил:

— А я очень хотел бы написать художественное. И чувствую, что неспособность моя временная. Сейчас сил нет, но я надеюсь, это пройдет.

Александра Львовна уезжала перед обедом. Л. Н. простился с нею у себя и, говорят, плакал. Простившись с нею, он лег и при ее отъезде не был. За обедом Л. Н. крепился. Был мягок и ласков со всеми. Марья Александровна рассказывала про рудаковских (соседних) крестьян, как они возмущаются на Пуришкевича и думскую болтовню и говорят:

— На наши денежки похабством занимаются.

Л. Н. сказал:

— Вот все удивляются, что была зима, и вдруг в одну неделю тепло стало — куда зима девалась? А это еще гораздо удивительнее. Ведь десять лет назад, во всей России поискать, не нашлось бы крестьянина, который говорил бы так о Думе, понимал бы, что это «наши денежки», как эти говорят. А теперь нет ни одного, который не понимал бы этого. А они думают, что все можно вернуть назад!..

Л. Н. за обедом расспрашивал меня о новой музыке. Говорили также о современной поэзии и вообще о новой литературе. Л. Н. сказал:

— Я говорил давеча, что не понимаю самоубийства; а этого я еще больше не понимаю. Вот «Вехи» — я, убейте меня, не понимаю — что, собственно, они хотят сказать?

Л. Н. рассказывал, что получил от какого‑то Петрожицкого письмо о страхе смерти. Петрожицкий спрашивает, что делать, чтобы не бояться смерти. Л. Н. хотел ему ответить, но получил известие о его внезапной смерти.

После обеда Л. Н. сыграл со мною две партии в шахматы.

Л. Н. сказал моей жене, что имеет для нее две книжки для перевода: одну английскую (не помню, какую), а другую — Массарика о самоубийстве. Он хвалил ее перевод и, шутя, сказал, что она может требовать с «Вегетарианского Обозрения» гонорар.

Л. Н. сказал мне:

— Я представляю себе иногда, будто ко мне пришел житель Марса, и я ему рассказываю про жизнь на земле — как одна десятая или меньше имеет религию, науку, искусства, а остальные 80–90 % не имеют ничего. Я думаю, он, не спрашивая меня, какие это религия, наука, искусства, скажет, что они никуда не годятся.

Л. Н. попросил меня сыграть что‑нибудь. Перед игрой Л. Н. заинтересовался техническими приемами игры на фортепиано. Меня снова поразила его способность даже в вопросах, о которых он никогда, может быть, не думал и в которых он весьма мало осведомлен, сразу попасть в самую суть дела. Он высказал о невозможности, по его мнению, видоизменить звук фортепиано чем‑нибудь, кроме степени силы, — как раз те суждения, которые встречаются в самых новейших специальных книжках, в роде Штейнгаузена и др.

Я не разделяю этих взглядов и спорил со Л. Н. Л. Н. сказал:

— А я всегда думал, что это только дамы говорят о « туше» играющих на фортепиано, — и, шутя, добавил: — Надо заставить себя согласиться с вами, чтобы доставить вам удовольствие, но я не понимаю этого.

После музыки Л. Н. сказал:

— Хотя житель Марса и скажет мне, что это искусство плохо, а музыки мне жаль.

— Я люблю Пушкина, Гоголя, но все‑таки мне ни с одним искусством не было бы так жаль расстаться, как с музыкой. Может быть, я так уж сжился с нею, врос в это, но на меня она сильно действует.

Марья Александровна с Татьяной Львовной заговорили об Овсянниково, где Татьяна Львовна делает некоторые новые постройки. Л. Н. сказал:

— Какая‑нибудь девчонка захочет, и тридцать человек строят, и дом готов.

Они продолжали говорить о том же и о каких‑то покупках, которые Татьяне Львовне нужно сделать в Туле. Л. Н. сказал:

— Бросьте, все равно всей Тулы не купите, всех домов не перестроите и всех юбок не перешьете!

Я спросил Л.H., что передать В. Г. Черткову, когда увижу его.

— Скажите, что я хотел бы писать то, что ему хочется (художественное), но плох физически. Нервы испортились, не могу работать. Но я весь полон этой работой. Бывает, что нужно заставлять себя, а сейчас я просто удержаться не могу, так мне хочется писать. Да вот чувствую себя слабым.

При нашем отъезде Л. Н. опять шутил с моей женой относительно гонорара и смеялся, что она на эти деньги сошьет себе бархатное или шелковое платье.

— Поклон отцу и брату, — сказал мне Л. Н., прощаясь.

20 апреля. В среду на Святой мы с женой опять на один день приехали в Ясную. Мы застали там Леонида Андреева, который приехал накануне, кажется, к вечеру и уезжал утром часов в одиннадцать.

Л. Н. вышел утром, но, поздоровавшись с нами и поговорив немного, ушел к себе. Мы сидели за кофе и разговаривали. Андреев интересно рассказывал про писателей: Арцыбашева, Куприна, Горького и др., но неприятен был в его рассказах тон осуждения. Он всех, иногда даже хваля, выставлял с отрицательной стороны. Но в общем в то короткое время, которое мы провели вместе, произвел симпатичное впечатление.

Мы стояли около балкона в саду. Вышел Л. Н. с письмом в руках. Это было первое письмо от Александры Львовны из Ялты.

Л. Н. очень радовался письму и сказал:

— Я не верю докторам; хотя Альтшуллер и очень милый, а все‑таки, я думаю, что они ничего не знают.

Про болезнь Александры Львовны Л. Н. сказал еще:

— С одной стороны, ее крепкий организм может помочь ей справиться с болезнью, но зато часто именно таких крепких людей болезнь особенно быстро убивает.

О поездке Александры Львовны в Крым Л. Н. сказал:

— Трудно сказать, поможет ли это, а поэтому разумнее не ездить.

Кто‑то заметил, что если б знать наверное, что это поможет, тогда нужно было бы поехать. Л. Н. сказал:

— В том‑то и дело, что в мире материальном мы никогда не можем знать результатов. Зато в духовном — всегда и наверное.

Л. Н. бросил ездить верхом и велел расковать Делира и пустить в табун. Говорят, толчком к этому послужило посещение какого‑то черносотенного полковника, приезжавшего обращать Л. Н. на путь истинный и раздававшего на Козловке какие‑то антитолстовские брошюры собственного изделия.