Николай Храпов - Счастье потерянной жизни - 3 том

Отъезжая в тайгу, Комаров обратился через Николая Сергеевича к начальнику управления с убедительной просьбой: послать вызов и разрешение на приезд жены с дочерью. Имея к нему особое расположение, Николай Сергеевич сам, лично обошел все соответствующие инстанции и с многими положительными резолюциями отправил все документы в Магадан. Вскоре из центрального управления пришел ответ, что заявление с ходатайством отправлено в Москву, о чем, с самой ближайшей фельдсвязью, уведомили и самого Комарова в тайге.

Получив такую радостную весточку, Женя лишился покоя и краткими молитвенными воплями взывал к Богу, чтобы Он послал ему какой-нибудь толчок, через который было бы положено начало к пробуждению, хотя пасхальный костер, уже по истине, был началом его. Бог услышал его вопль, и просимый толчок не замедлил прийти.

В одном из маршрутов, чтобы сократить время, Комаров с одним рабочим решили пройти в нужное место по прижимам (обрыв над рекой). Тропа, по которой они решили идти, изгибаясь, пролегала на высоте 10–11 метров над горной обмелевшей речкой, течение которой подмыло нависшую скалу. Смельчаки с рюкзаками на плечах прошли до половины, а дальше продвижение стало уже настолько затруднительным, что им пришлось двигаться на коленях, цепляясь за уступы скал.

Они собрались уже было праздновать победу, но тропа резко скрылась за уступом, и, к их ужасу, они оказались перед маленьким обрывом — тропа была размыта водой. В трех-пяти метрах, она опять, сразу же расширялась до вполне проходимых размеров и, сбегая вниз, пряталась в зеленом цветастом приволье.

Отчаяние расслабило все тело Жени, когда он оказался в безвыходном положении. Ни подняться на ноги, ни повернуть назад — было невозможно. Товарищ, увидев Комарова в отчаянном положении, растерялся и с большим риском, развернувшись, как можно скорее, возвратился назад. У Жени оставался один выход: дотянуться руками до скального уступа на другой стороне промоины и, подтянув себя, спастись. Ухватиться за выступ ему удалось, но руки ослабели, и он, ударяясь о выступы скал, рухнул по обрыву вниз…

Очнулся он на той заманчивой лужайке, которую видел впереди, но не мог от боли пошевелить ни одним членом тела. К счастью, его товарищи, которые не отважились идти за ними, а пошли в обход, успели на той стороне речки поравняться с ним и остановились в ужасе, при виде его отчаянного положения. При падении у него осталось все цело, но он сильно ушибся и долго был без сознания. Упал он на песчаную отмель противоположной стороны речки, где вода покрывала дно не более, как на 10–15 сантиметров.

Пока он пришел в себя, товарищи успели соорудить конные носилки и, не теряя ни одной минуты, двое из них повезли его через горные перевалы к автотрассе. Самая острая боль в теле и в костях появилась, когда он уже лежал на больничной койке.

Владыкин на лето расположился с отрядом в пойме знаменитой реки Армань, которая отличалась от многих других густой роскошной растительностью, изобилием рыбы и всякой живности: медведей, зайцев, глухарей, куропаток и рябчиков.

До паводка Павел с упоением принимался за работу, не сходя с лыж с утра до ночи. Этим он отчасти хотел обработать объекты, которые будут недоступны летом, а больше всего утолить тоску по родине и утерянной первой радости. Пасхальный костер всколыхнул его душу до самой глубины. Все дни, не умолкая, звучали в его душе слова Жениной песни:

Нам домой, нам домой, в небеса,

Ведь там наша родина с вами, друзья.

С перышек грязь очищайте,

Чтобы легче лететь в небеса.

И земная, и небесная родина звали его с неудержимой силой к себе. Палатки располагались у самой автотрассы, поэтому от всякой проезжающей мимо автомашины, Павел ожидал для себя какой-либо новости.

Однажды, ранним утром, он пробудился от треска, напоминающего отдаленные орудийные залпы. Павел выскочил из палатки на берег и увидел разгадку взрывов, с восхищением наблюдая за ледоходом на Армани. Толстый лед, от мощного напора подледной воды, трескался с большим шумом и, громоздясь огромными льдинами, на всю тайгу оглашал победоносное наступление весны.

— Господи, как бы я хотел, чтобы с пробуждением весны, совпало мое духовное пробуждение! — воскликнул он.

В работе Владыкина наступил перерыв до тех пор: пока обсохнут долины рек и таежные тропы, реки войдут в свое русло, и изыскателям откроется путь к переходам. Павел занимался подготовкой. В свободное время он выходил на обогретые места, предаваясь воспоминаниям о пережитом. Как-то раз при этом его мысли остановились на Кате. Он понял, что это просто искушение, и, может быть, даже от праздности. Улыбнувшись, он попытался отогнать эти мысли, но как резко они обрывались, так бурно и стремительно овладевали им вновь. Почти десять лет отделяло его от того, как он последний раз уезжал от нее. Но ведь тогда ему было двадцать лет, а теперь шел тридцать первый.

То ли гнетущее одиночество, то ли голос изголодавшейся души по ласке и теплому любовному взгляду, но мысль, неотвязчиво осаждая, привела его к решению: "К прошлому, конечно, возврата нет; будущее не рисовало никакого, хотя бы самого смутного, контура в этом вопросе. Дай-ка, я, просто из любопытства, пошлю телеграфный запрос на начальника милиции о судьбе Кати", — подумал он и, взяв затем клочок бумаги, написал:

"Прошу Вас сообщите о судьбе Рылеевой Екатерины ее семьи расстались восемь лет назад Магадан Усть-Омчуг Полевая Партия Владыкин".

Прочитав написанное, Владыкину стало стыдно за легкомыслие и малодушие, внутренний голос настойчиво твердил: "Не заигрывай с огнем, он спалит тебя".

Поднялась большая борьба в душе, и, в один из приступов осуждения, Павел резко поднялся от стола, схватил текст телеграммы, порвал ее пополам и, выйдя из палатки, бросил на землю. Набежавший ветер подхватил клочья и бросил в близлежащий куст. Но внутренний голос заметил ему: "О нет, таким методом не борятся с искушением, чего не порвал в сердце — на бумаге рвать бесполезно". "Да почему я не порвал? — мысленно возразил себе Павел, — не только порвал, но и "схоронил", да годами жил свободным после того".

"Может быть, порвал, может, схоронил, — продолжал тот же голос, — но разве ты не знаешь? Когда замирает духовное, то плотское оживает"

Эти мысли вначале вспыхнули, как когда-то победоносный энтузиазм остриженного Самсона. Павел решительно шагнул от куста, где трепыхались клочья порванной телеграммы, метнул ногой на них немного мелкого щебня и, отойдя на вершину холмика, сел, облегченно вздохнув и глядя, как под холмом мутная вода весеннего паводка уносила к морю плиты поломанного льда.

— Вот так бы и меня… — проговорил он, глядя на шумный весенний разлив. Мысли одна за другой, как обломки льда, проплывали перед ним: его покаяние и с ним — образ отца с матерью… свидетельство на заводе… арест… сражение в кабинете следователя… тюрьма и ее обитатели… милые лица деда Архипа с Марией… журчащий "Хораф" возле первой фаланги, потом Каплина Зинаида, ее покаяние и смерть. После нее, почему-то расталкивая все эти образы, вклинились одна за другой блудницы, и мысль, как на прочном якоре, остановилась на Кате: смуглый овал ее лица, взаимные признания в любви, их решения, затем — почему-то грязная лужа, мимо которой он обвел ее, проливной дождик, и она, стоящая на перроне, потом разрыв…