Ольга Мочалова - Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

«Многие мужчины преклонялись перед мужественностью Гумилева».

М. Т.: «Любя его, не знала, как его называть. „Коля“? Какой он — Коля! Я говорила — дорогой».

Росский [145] : «В Париже Н. С. был влюблен и делал много смешных глупостей».

Маргарита Тумповская говорила: «Ахматова, разойдясь с Гумилевым, ворчала на его новые романы только тогда, когда он плохо выбрал».

Н. А. Бруни [146] : «В кабинете Гумилева строгий порядок, и жизнь его — в точном расписании. Напряженную тишину создают звериные шкуры на стенах, на диване».

Рассказывали, что Н. С. учил молодых поэтов: «Преувеличьте свои чувства в 10 раз, тогда будет что сказать».

Году в 1932-м я слышала на улице разговор. Шел изящный гражданин с интересной спутницей, он рассказывал о Гумилеве. «Это наш поэт?» — ласково спросила она.

Редкостную скрытность Гумилева отмечали все.

Горячо и охотно приводил значащие для него строки Горького:

Н. С.: «Ахматова вызывала всегда множество симпатий. Кто, кто не писал ей писем, не выражал восторгов. Но, так как она всегда была грустна, имела страдальческий вид, думали, что я тиранический муж, и меня за это ненавидели. А муж я был самый добродушный и сам отвозил ее на извозчике на свиданье».

«У Бальмонта есть прекрасные стихи, пришедшие из таких свежих глубин, что все простится ему».

Я сказала, что Вячеслав Иванов обладает даром Наполеона — умеет каждому дать желаемую роль. Н. С. ответил: «Да, но Наполеон и сам при этом играл немалую роль».

Году в 1919—1920-м я переехала в Москву и попала на службу в Главполитпросвет. Случилось это так: один из знакомых написал мне рекомендательную записку к некоему тов[арищу] Данилер. Я пришла в многоэтажное здание и по указанию встречных на лестнице вошла в кабинет, как потом оказалось, тов[арища] Данилиной. Она прочла записку и сказала: «Хоть и адресовано не мне, но все равно, вам нужно служить, и я вас устрою. Заполняйте анкету и идите к заведующему на верхний этаж». Так началась моя служба. Как помнится, было много молодежи, и никто ничего не делал. Я ходила в платье, сшитом фильской портнихой из штор. Заведующий был рыжий карлик с лукавым и скользким взглядом, тов[арищ] Морозов. В соседней комнате за внушительным столом сидела девушка, которая говорила: «Вы самая симпатичная из сотрудниц, вы мне очень нравитесь». В комнате, где я находилась, была молодая женщина, с увлечением пояснявшая: «Люблю на свете детей и статуи, а больше ничего».

Приходил к заведующему Маяковский, ставил ногу на стул и курил. Вокруг него увивалась наша Тамара. Тамара была блондинка, но с загорающимися глазами говорила мне в коридоре: «Я — цыганка!» Она взволнованно читала страстные стихи апухтинского типа [148] , Маяковский не обращал на нее никакого внимания.

В 1924 году в одной из школ арбатских переулков жарким летним днем состоялось собрание, посвященное обсуждению новой стиховедческой книги Болотникова. Выступали Вячеслав Иванов и Маяковский. Маяковский остроумно разбивал наукообразную терминологию автора, ничего не дающую по существу для понимания стиха, для работы над ним. В антракте я прошла в кулуары, где находились выступавшие поэты. Маяковский говорил: «Я не люблю у Бальмонта разные его „тихоструйности“, „сребровойности“, но у него есть прекрасные стихи. Как хороша „Русская природа“».

Рассказывал И. Н. Р. Ехал он в трамвае, где среди пассажиров находился Маяковский. Один из едущих все чихал, кашлял, морщился и кряхтел. Маяковский ему сказал: «Как вы неталантливо болеете».

Рассказывал Г И. Чулков. Он возвращался ночью с литературного вечера (1926–1927 годы) вместе с Маяковским, и тот сказал: «Я начинаю приходить к признанию вашего мистического анархизма». — Чулков ответил: «А я уже давно от него отошел».

Рассказывал Н.Н.Н. «Поэт Клюев спросил Маяковского: „Что же Вы продаетесь?“ — Маяковский ответил: „Конечно, иначе откуда бы я взял денег на девочек?“» (Он явно издевался.)

Г. И. Чулков подошел к Маяковскому и сказал, что ему очень нравятся стихи М., посвященные матери [150] .

Маяковский ругал тех, кто в стихах памяти Есенина называл погибшего фамильярно-слащаво «Сережа». Говорил, что незадолго до смерти встретил Есенина в Госиздате и был поражен его тяжелым видом. Есенин хвастался большими деньгами.

Рассказывала Н. 3. Весной 1914 года она ходила вместе с подружкой в кафе «Grec» [151]на Тверском бульваре, где встречала Маяковского с имажинистом Костей Большаковым [152] .

Маяковскому было 20 лет, он уже написал «Облако в штанах» [153] . Когда Н. 3. с подругой приходили, Маяковский говорил: «А мы с Костей опять играли в трамваи». (Надо было угадать, какой № трамвая сейчас пройдет за окном.) Маяковский ухаживал за подругой Н. 3. в полусерьез, но лирично. Пил он кофе-glace. Одет был иногда очень элегантно, в цилиндре, иногда совсем просто. Все читали друг другу стихи. Маяковский восхищался Виктором Гофманом [154] , читал его с большим увлеченьем. Он был угрюм, в тяжелом настроении и, казалось, приходил только для того, чтобы как-ни-будь провести время.

Скульптор В. Д. отказывался приходить на собрание художников, если там опять будет Маяковский. Маяковский постоянно скандалил.

Инженер Моссантехстроя, где я в тот год служила, сказал, узнав о смерти Маяковского: «Кому же тогда и жить, если не ему? Талантливый нахал!»

Я видела его три раза, и все три раза он искал потерянную шапку.

Более ярко помню встречу в кафе «Домино» (Тверская, 18). Был поздний час, посетители расходились. Сергей Есенин жалобно ныл бледный, взъерошенный, как бы обращаясь ко всем со слезной просьбой: «Люди добрые, где, где моя родная шапка, дайте ее, найдите ее, пропаду без нее». Нам, окружающим, было неловко, что мы не знаем такой важной вещи, — где его шапка, и никто не может выручить бедняка из беды.

Помню еще вечер, когда выступал Иван Аксёнов, по обыкновению слегка цинично, сиплым голосом. Есенин явился разудалый, с большим подъемом читал стихи, обращенные к ветру:

«Я такой же, как ты, хулиган» [155].

К Аксёнову он обращался издевательски, в таком духе: «Ну что может быть доступно этакой бороде?!»

М. К. пришел к Чулковым (Москва 1925–1926 годы), нищий и оборванный, но стойкий духом. Он прочел пьесу «Нерон» [156], вызвавшую общее восхищение блестящим остроумием. Пьеса остро современная.