Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Без долгих размышлений подчиненные из «свиты» капитана отправили меня в камеру на территории госпиталя. Я посчитал благоразумным держать язык на замке и не говорить ничего такого, что может быть использовано для того, чтобы обвинить меня в совершении преступления. Надзирателем был немец, который вел себя чересчур дружелюбно, чтобы я поверил, что это дружелюбие было искренним. Полагаю, что НКВД достаточно хорошо платило этому человеку за его услуги. Причем оплачивались именно услуги агента-провокатора, а не тюремщика. Его методом было постоянно осыпать бранью как русских вообще, так и НКВД в частности. Наверное, он рассчитывал, что соотечественники-немцы тут же присоединятся к нему и станут так же проклинать русских и их карательное ведомство. И скорее всего, находились наивные простаки, которые доверялись этому чудовищу, чтобы вскоре, представ перед судом НКВД, убедиться в том, что там располагают полными записями всех этих откровенных разговоров.

Я сразу же прямо сказал этому человеку, что считаю его мерзавцем за то, что он выполняет подобную работу, после чего не сказал ему ни слова. Он пытался довольно специфическим способом оправдаться, заявив мне, что эта работа позволяет ему пользоваться доверием у русских, которых он не хотел бы подводить, чем привел меня в полное бешенство, и я с трудом удержался от того, чтобы сделать несколько неосторожных замечаний. Однако в моем случае умение держать свои эмоции в руках мне не помогло. Как оказалось, один из моих сокамерников служил вместе со мной во время войны и знал мой послужной список. И он, не теряя времени, попытался спасти собственную шкуру, рассказав в НКВД, что я служил в 12-й танковой дивизии, которая, как мне кажется, вызывала откровенную ненависть русских за то, что всегда упорно сражалась против Красной армии. (Воевала на советско-германском фронте с 22 июня 1941 г. Закончила свою историю в курляндском котле в самом конце войны, где и капитулировала перед Красной армией. — Ред.) После окончания войны русские взяли на вооружение систему, позволяющую мстить конкретным частям и соединениям бывшего противника под прикрытием якобы совершенных их солдатами жестокостей. Я не знаю, какие из этих актов жестокости имели место на самом деле, а какие являлись лишь плодом воображения, однако я твердо могу поручиться за то, что моя дивизия не совершала ничего из того, что ей приписывалось. (Документов и свидетельств имелось предостаточно. Да и сами немцы, слишком рано поверившие в свою общую победу, очень любили фотографироваться на фоне повешенных, расстрелянных и т. д. — Ред.) Но это никак не отразилось на моем положении. Как вдруг оказалось, поскольку я проходил службу в рядах дивизии, запятнавшей себя совершением преступлений, то автоматически сам становился преступником.

Меня держали в камере десять дней. Потом, как я полагаю, надзиратель доложил по команде, что получение от меня информации добровольным путем не представляется возможным, и меня вернули в основной лагерь в Смоленск. Поскольку я находился под следствием и ранее обвинялся в попытках совершить побег, мне не позволялось покидать территорию лагеря в составе рабочих бригад или под иным предлогом.

Такие же ограничения в передвижении были установлены еще для двух офицеров, против которых уже были тщательно собраны нужные следствию улики. Я валялся вместе с ними на соломе за длинным зданием лагерного барака. Один из офицеров был гауптманом (капитаном) родом из Мюнстера, второй — лейтенантом из Вюртемберга. Мы обсуждали свое безрадостное будущее и гадали, кого же из нас первым направят в так называемый heldenbunker (бункер героев). Это здание называлось так потому, что его обитатели обычно принадлежали к первоклассным воинским формированиям и отказывались клеветать на них. Третий рейх прекратил свое существование, но мы все еще хранили верность своему поруганному отечеству.

«Бункер героев» располагался за территорией лагеря. Это был перевалочный пункт между лагерем и тюрьмой, и каждый, кто попадал туда, рано или поздно получал тюремный срок. А иногда приговор был еще более суровым. Первым дорога туда выпала лейтенанту. Однажды утром его имя громко выкрикнули, после чего, посмотрев друг на друга, мы дружно прошептали «heldenbunker». Через час пришли за мной. Мы быстро попрощались с гауптманом, пожав друг другу руки. Каждый знал, что очень скоро и он должен будет присоединиться к нам в том зловещем месте.

Наше новое узилище было темным, холодным и грязным. Там стояло такое зловоние, что первые несколько часов пребывания мне хотелось кричать от отчаяния. Каждый сидел в одиночной камере, но перегородки между ними были сделаны из деревянных досок, и мы могли разговаривать, даже не повышая голоса. Мы пытались поддержать друг друга и самих себя, рассказывали своим товарищам свои истории. В соседней от меня камере сидел Эмиль, известный боксер. Ему удавалось отвлечь наши мысли о настоящем и ближайшем будущем увлекательными историями о его поединках в Англии, Америке, Италии, Венгрии, Швеции и других странах. Камеру с другой стороны занимал бывший командир подводной лодки, который был тонким знатоком богатейшего репертуара морских легенд. Перед рассказами этих двух людей мои собственные воспоминания о горных походах и катаниях на лыжах выглядели довольно бледно. Ведь бои на ринге или приключения на море гораздо легче описать, чем величественное безмолвие гор во время восхождений.

Нам никак не удавалось вовлечь в наши разговоры лейтенанта. Тот казался подавленным, как будто уже чувствовал петлю вокруг своей шеи. Всего неделей раньше на берегу Днепра были повешены семь немецких офицеров, а моему соседу инкриминировали те же преступления. Во время допроса капитан Рошков постоянно заявлял, что если лейтенант не признает свою вину, то обязательно будет повешен. Его вынуждали сознаться, хотя это признание вовсе не гарантировало, что лейтенанту сохранят жизнь. Ужасное преступление, совершенное этим офицером, состояло в том, что, будучи интендантом, он отнимал у населения скот и картофель. Полагаю, что если ко всем подходить с этой точки зрения, то любой солдат во все времена являлся преступником.

В предвидении своей скорой смерти лейтенант целыми днями плакал и стонал, доходя до состояния истерии. Мы делали все, что могли, чтобы остановить его, но ответом на любые наши слова всегда была одна и та же фраза: «Они повесят меня». После каждого допроса он в мельчайших подробностях рассказывал нам о вопросах, которые ему задавали, о том, что делалось для того, чтобы добиться от него нужных ответов. В конце концов, он оказался полностью во власти страха и отчаяния. Его стойкость была сломлена, и он сам решил свою судьбу. Лейтенанта привели обратно в камеру, где он, дрожа от стыда, провел свою последнюю ночь, после чего его отправили отбывать двадцатипятилетний срок наказания в Сибири.