Евгения Гутнова - Пережитое

На следующий день, не дождавшись закрытия конгресса, мы, как туристы, двинулись по намеченному маршруту. Кое-что еще раньше удалось посмотреть в окрестностях Штутгарта — старинный университетский городок Тюбинген, замок, который принадлежал представителям последней королевской династии Гогенцоллернов, расположенный довольно высоко в горах над Штутгартом. Построенный в XIX веке, он был стилизован под средневековье. Осмотрев достопримечательности, мы двинулись из Штутгарта на север, в Рейнскую область. Наше путешествие было коротким — всего два дня, но впечатляющим. По горным лесным дорогам проехали знаменитый Шварцвальд, где когда-то бушевали бои Крестьянской войны 1524–1525 годов, полюбовались красотой этого горного леса с его таинственными дорогами, бурными ручьями и речками, разбросанными там и тут хуторами, зелеными лужайками и темными, действительно черными чащами и вынырнули в Рейнской долине. В яркий солнечный день мы уже гуляли по чудесному городу Триру, восходившему к древнеримским временам, с остатками римской стены и воротами от нее в самом центре города. Побродили по его узким готическим улочкам, посетили музей Маркса — в доме, где он жил в юности, возложили там букет цветов. Музей показался интересным (для меня, во всяком случае). Самым же удивительным оказалось то, что музей этот содержался за счет социал-демократического фонда Эберта, то есть партии, которую у нас всегда ругали как антимарксистскую, ренегатскую, не говоря уже о самом Эберте, незадачливом первом президенте Веймарской республики. Из Трира мы поехали в Бонн и там впервые увидели во всей его красоте «Vater Rhein», как называл его Гейне. Широкий и совершенно синий, точнее пронзительно голубого цвета, вовсе не походил на ту грязную клоаку, о которой писали в наших газетах. Сам город не показался интересным, исторических памятников там немного, все больше новые, хотя преимущественно низкоэтажные дома. Главной достопримечательностью города оказался находящийся на площади перед бундестагом скульптурный портрет Конрада Аденауэра, первого канцлера послевоенной Германии, изображенного как двуликий Янус, одно лицо которого повернуто к Востоку, другое — к Западу. Посмотрели очень интересный музей Бетховена в доме, где он провел свои юные годы и где до сегодняшнего дня любовно сохранен былой интерьер, вплоть до его слуховых трубок. Рассказали нам, что его глухоту сегодня можно было бы легко излечить, а ведь она принесла ему столько страданий. Из Бонна наш путь пролегал в Кельн, куда прибыли поздно вечером. Утро провели в экскурсии по этому замечательному городу. И здесь Рейн оставался широким и чистым, небесно-голубым, текущим в ярко расцвеченных берегах. Побродили по новым и старым улицам древнего города — ведь он тоже возник еще в римскую эпоху. Вышли на площадь знаменитого собора, сильно поврежденного войной. Одна его звонница уже была тщательно восстановлена, другая еще находилась в лесах. Собор величественен, но мрачен. В нем не чувствуется легкости, воздушности французских готических построек. Темной тяжелой глыбой нависает он над площадью, напоминая тот образ, который нарисовал в своей «Германии» Г.Гейне, протестовавший против реакционеров, собиравших средства для достройки собора. Конечно, он был, наверное, неправ с точки зрения современного плюрализма, но «Дом», возводившийся с XV по XIX век, при всем мастерстве его строителей, выглядит несколько искусственной стилизацией. В середине дня мы покинули Кельн — сердце средневековой Германии, и покатили по плоской равнине обратно во Франкфурт. Вечер провели там, а наутро вылетели в Москву. Я летела домой с легким сердцем, с чувством исполненного долга, даже какого-то умиротворения, и с радостью, а получилось, что я ехала навстречу самому горькому и неизбывному горю моей жизни.

На аэродроме в Шереметьеве меня встретили Леша, Митя и Сашенька, веселые и оживленные. Пока мы ждали чемоданы с таможенного контроля, они, стоя за загородкой, весело переговаривались со мной. Рядом стояла грузинский историк Мария Лордкипанидзе, член нашей делегации. Она с улыбкой наблюдала за нами и сказала мне: «Какая вы счастливая!» Потом я думала, что это она сглазила меня своими черными грузинскими глазами.

Я осталась довольной и поездкой, и встречей.

Осень прошла в обычных заботах: нужно было отчитаться за работу на конгрессе, написать о нем статью для сборника «Средние века», при этом оставались и обычные «текущие» дела. Леша изредка приезжал ко мне обычно поздно вечером, усталый и напряженный. Он весь был в перестроечных делах. Уже состоялся апрельский пленум ЦК, повеяло свежим ветерком, открывались, казалось бы, новые возможности для людей инициативных, активных. Лешу назначили заместителем директора по науке Института Генплана Москвы. Он в то время с головой погрузился в разработку нового Генерального плана Москвы, в который должны были быть заложены новые принципы развития города: приостановка растекания Москвы вширь, реконструкция старой части города, создание в ней пешеходных зон, отказ от приглашения рабочей силы из других регионов России, от строительства высотных домов в исторически сложившейся части города в пользу мало и среднеэтажных домов. Как всегда, вокруг него сложилась группа преданных друзей и товарищей. Они работали слаженно и быстро, все были одержимы этими идеями. Обстановка благоприятствовала Леше. После долгого царствования в Московском горкоме ушел его секретарь Гришин, которого никто не уважал и который был сильно запятнан коррупцией. На смену ему пришел никому тогда неизвестный Б.Н.Ельцин. Новый глава активно знакомился со всеми делами нашего города, заинтересовался Генпланом Москвы, заинтересовался Лешиными предложениями. Целый день они вместе ездили по городу, много беседовали. Ельцин обещал поддержать новый проект. Все было хорошо. Леша ждал больших перемен, говорил мне, что сейчас к власти пришли люди, воспитанные в пору XX съезда, меньше зараженные сталинистскими традициями, готовые пойти дальше, чем Хрущев. Жизнь открывала новые перспективы.

В то же время я стала замечать, что когда он приходил ко мне, то выглядел усталым, с темными кругами у глаз. Настораживали меня и его отказы есть даже вкусные вещи, которые я ему оставляла — говорил, что где-то поел. Потом стали понятны и причины: после еды начинались боли в желудке. Чувствовалось, что ему что-то нехорошо, и мы с Аллой просили показаться врачу. Он отшучивался, утверждал, будто при очередном выезде за границу его всего обследовали, делали рентген желудка и не нашли ничего, кроме гастрита. Однако чувство тревоги, не оставлявшее меня в эту осень, увы, не обмануло.