Паскаль Бонафу - Ренуар

Ренуара, задержавшегося в Эссуа, застало там известие о смерти Золя в начале октября. Это событие его особенно не взволновало. В течение зимы беспощадная болезнь продолжала прогрессировать, обездвижив его. Как только наступило некоторое облегчение и он смог, наконец, двигаться, он уехал в Лe Канне, куда прибыл 10 февраля. Затем Ренуар переехал в Кань и остановился в доме, где располагалась местная почта. 1 апреля внезапно началось ухудшение. 13 апреля он пишет Дюран-Рюэлю: «В настоящий момент у меня криз, нещадно болят ноги. Надеюсь, что вскоре наступит облегчение. А пока, в ожидании, я предаюсь южной неге». Он делал это с большим удовольствием ещё и потому, что ему очень нравилась квартира, в которой он поселился. Окна её выходили на апельсиновые плантации, спускающиеся с холма до дороги на Ванс. Когда погода позволяла, Ренуар располагался перед мольбертом на террасе, глубоко надвинув на голову фуражку с опущенными наушниками и накинув на плечи шаль. Люди, приходящие на почту, всегда приветствовали художника и обменивались несколькими словами с Алиной или Габриель. Когда же становилось слишком холодно, он превращал гостиную в мастерскую. Баптистен, местный извозчик, оставил свой фиакр и стал обслуживать Ренуара: разжигал огонь в камине, помогал Ренуару усаживаться в кресло, забираться в коляску и выходить из неё, когда возил художника на «мотив», чинил мебель, если было необходимо, закупал провизию… Кроме того, Ренуара регулярно посещали супруги Деконши, а также бывший посол, рассказывавший о Бразилии, где провёл несколько лет.

Климат и внимание, каким был окружён Ренуар, не замедлили сказаться, и он стал чувствовать себя лучше. Он сообщил об этом Дюран-Рюэлю в письме от 19 мая: «Я чувствую себя прекрасно». Так как даже редкие переезды почти всегда сказывались на его состоянии, Ренуар покидал Кань только тогда, когда нужно было ехать в Эссуа. В Париж он приезжал только в случае крайней необходимости, да и то не всегда мог это сделать. Так, 15 ноября 1903 года он не смог присоединиться к Теодору Дюре, Октаву Мирбо, Жоржу Лекомбу, Феликсу Фенеону, Анри Матиссу, Амбруазу Воллару, Жоржу д’Эспанья, 117Гастону Бернхейму, Полю Дюран-Рюэлю и многим другим, а также своему старому другу Моне, когда они собрались на похороны Камиля Писсарро.

В конце того же года Дюран-Рюэль прислал ему серию фотографий картин, чтобы Ренуар смог установить по ним подлинность полотен. Однако качество фотографий было настолько плохое, что использовать их для этой цели было нереально. «Я ничего не могу сказать на основании этих фотографий, часто очень нечётких. Я не могу распознать ни арабскую женщину, ни кафе. Я могу ошибиться. Поэтому я хотел бы приехать и увидеть их собственными глазами. Возможно, я вернусь в Париж. Нужно с этим покончить, иначе это разорит и Вас, и меня». Чтобы избавить Ренуара от тяжёлого испытания поездкой в Париж, Дюран-Рюэль присылает ему в Кань картины, которые вызвали у него сомнения. «Из двух пастелей, присланных мне, одна — совершенно поддельная (женщина с письмом), а другая (женщина анфас) настолько ретуширована, что там почти ничего не осталось от моей работы». Несколько дней спустя Жозеф, сын Дюран-Рюэля, приезжает на юг. Ренуар собирается ему сказать, что он считает нужным сделать для того, чтобы покончить с этим. Прибывает ящик со спорными картинами, и опять всё становится ясным. 2 декабря 1903 года Ренуар пишет Дюран-Рюэлю: «Их не стоило даже внимательно рассматривать, это в высшей степени смешно и глупо. Читающая женщина — сплошная подделка, вплоть до подписи. Портрет женщины анфас очень сильно подправлен, костюм завершён, подпись фальшивая, и эта подделка удручает». Поэтому не могло быть и речи о том, чтобы Ренуар на этот раз переписал эти холсты и поставил свою подпись. Ситуация стала настолько серьёзной, что в начале января 1904 года Ренуар подаёт жалобу прокурору Республики. Дело оказывается очень сложным. Отчаявшийся Ренуар консультируется у адвоката. 8 февраля 1904 года он вынужден сообщить Дюран-Рюэлю, что «адвокат посоветовал всё бросить». Спустя два дня он снова беседует с этим «очень уважаемым адвокатом», а после этой беседы опять подтверждает Дюран-Рюэлю: «Это ни к чему не приведёт».

Зиму Ренуар проводит в Кане, что стало уже традицией. Не могло быть и речи о том, чтобы он поехал в Брюссель, где Общество свободной эстетики организовало «Выставку художников-импрессионистов». Мероприятие такого рода, отдававшее мастерам дань уважения, вполне может обойтись и без присутствия самих художников… Ренуар ворчит: «Слава! Я теперь знаю, что это такое. Это когда толпа бездельников называет тебя “дорогой мэтр”». Он предпочитает, чтобы к нему обращались «месье Ренуар», как это делал Фердинан Инар, хозяин дома в Кане, где располагалась почта, или «патрон», как звали его все остальные.

Весна наступила уже в середине февраля: «Зацвели деревья. Как восхитительно это время! Только бы не начались ветры и заморозки, как это бывает весной». Он добавляет: «Я чувствую себя хорошо». Он действительно почувствовал себя лучше и был в состоянии написать автопортрет. В начале апреля он сообщил Дюран-Рюэлю: «Наконец! Я завершил свой портрет, Вы его увидите, когда я вернусь. Не могу сказать Вам, хорош ли он». Приехал он в Париж только в середине мая и пробыл там совсем недолго. Вскоре семья отправилась в Эссуа. Болезнь прогрессировала. Ренуар ослаб и продолжал худеть. Ему назначили новый курс лечения на водах, причём нужно было пройти его немедленно. 12 августа он едет в Бурбон-ле-Бен, надеясь, что это принесёт облегчение. Он будет доволен «даже незначительным результатом». Его здоровье стало его главной заботой. Ему даже показалось, что наступило некоторое улучшение. 4 сентября он написал Дюран-Рюэлю: «Мне осталась последняя неделя лечения, и я чувствую себя хорошо. Если так будет продолжаться, я надеюсь, что смогу вскоре приступить к работе. То, что в настоящее время беспокоит меня больше всего, — это неспособность подолгу сидеть из-за моей катастрофической худобы: я вешу около сорока девяти килограммов. Я настолько отощал, что кости “дырявят” кожу, и вскоре совсем не смогу сидеть. Тем не менее у меня хороший аппетит. Будем надеяться, что со временем мне удастся немного разжиреть».

Он возвратился в Эссуа в начале сентября. Надежды на улучшение не оправдались. В Париже шла подготовка к Осеннему салону. Организаторы, воздавая должное таланту Ренуара, пригласили его участвовать в Салоне, выделив для его работ отдельный зал. Однако художник был в состоянии глубокой депрессии и предоставил всё решать Дюран-Рюэлю. 18 сентября он написал ему: «Что касается Осенней выставки, поступайте, как хотите. Это самое лучшее, что я могу Вам сказать. Сам я не могу и не хочу ни во что вмешиваться. Я с трудом передвигаюсь и думаю, что с живописью покончено. Я больше не в состоянии ничего сделать. Вы понимаете, что при таких обстоятельствах меня уже ничто не интересует…» Похоже, Ренуар теперь рассчитывал только на самое худшее. Поэтому он твёрдо решил завершить много вещей и ограничить свои расходы… Несмотря на это, хотя он и доверил Дюран-Рюэлю заниматься его участием в Осеннем салоне, он не мог удержаться, чтобы не попросить того не давать слишком много работ, так как «редкость ценится намного дороже, чем избыток». Он также посоветовал, несколько дней спустя, заменить два полотна с обнажёнными на два натюрморта…