Александр Кутепов - Каменный пояс, 1978

Откуда-то с горы подул свежий ветер, зашевелились сосны. Зарябила вода. И не стало в ней леса, неба, скамеек с публикой…

…Нет пока тут водных велосипедов, лодок. Но скульптура стройной женщины на островке, аппетитно обтирающей себе спину полотенцем, настойчиво зазывала в воду…

Неподалеку от скамейки, где недавно бурей выворотило с корнями деревья, трое мальчишек развели костер.

Вероятно, получив должную взбучку от старших, осерженные и обиженные, они тотчас потушили его и, закатав по колена брючки, направились к скале.

Самый старший, чернявый, с горделивой осанкой, вел за собой на поводке собаку. А двое, толкая друг друга, плелись сзади. У самой скалы чернявый приостановился, обернув оживленное лицо. Чему-то расхохотался. Ладонью разрезал воздух, что-то сказав твердое и решительное, и вприпрыжку взбежал с собакой на взгорок.

Крепкого сложения, уже с густо коричневым загаром, он сбросил с себя старый пиджачок, майку.

Спустился к берегу и пес, предупреждающе тявкнув. Шерсть на спине вздыбилась. Лезть в воду не хотелось. Однако, поглядев с явным неудовольствием на хозяина, тоже переступил страшный для него рубеж, судорожно вытянув хвост.

— Трус! — крикнул ему чернявый и резанул по нему гребнем волны. Пес взвизгнул и легко, бесшумно, почти недвижно поплыл.

Ко мне присели уставшие с прогулки бабушка с внучкой. Но тут же девочка со скамейки съерзнула. Голубые глазенки засверкали: еще не сошел снег, а мальчишки противные полезли в воду. И вскрикнула звонким голоском:

— Ну и психи, ну и психи!

Публика заулыбалась. Было ясно: в семействе бабушки в ходу слово «психи».

— Сядь, не шуми, — шепнула ей бабушка, беря за ручку. — Здесь не кричат, здесь сидят смирно.

— А что они купаются? Снег вон там еще… Эй, вы, психи… Вылезайте! Простудитесь! — подошла она вплотную к обрыву и снова крикнула мальчишкам.

Я сидела, закинув голову на спинку скамейки, и слушала на своем лице солнце и воздух, пропитанный влагой земли и хвои.

А бабушка с внучкой все перебранивались:

— Не ори, чего орешь?

— А чего они купаться надумали? Простудятся и помрут.

— Не помрут, — сказала бабушка, поправляя шифоновый шарфик на сером жакете. Ее миловидное лицо украшала короткая модная стрижка в скобку.

— Нет, помрут! — топнула девочка ножкой. — Помрут и все останется.

— Ну и пусть помирают, — лопнуло терпение у бабушки. — Им оставлять еще нечего.

Я усмехнулась. А сапожник оставил голубую будку. Но оставил ли? Так-таки она пережила своего хозяина? Если я сижу в ней и меня обступает все прежнее? Меня обступает сам он — человек! Ве-есь!.. Крохотная будчонка! Скромный объект мастерства…

Вода, чувствовалось, была холодна. Посиневшие мальчишки выбирались на берег, ведя за собой продрогшую собаку. Они долго обтирали ее ладошками, прижимали к себе. Чернявый, дольше всех державший собаку у груди, промерз, было видно, основательно. Стуча зубами, он торопливо натягивал поверх майки старенький пиджачок. Запахнулся. Вытер рукавом глаза. И в мокрых трусишках, держа в руке башмаки и брюки, потопал за приятелями по другую сторону островка, к солнцу. У ног его повизгивал довольный пес.

«И у этих — уже свой мир, свое начало», — подумалось невольно.

Солнце выпуталось из верхушек сосен и, ярко осветив все кругом, хлестнуло по глазам. Вода, вяло набегая, еле-еле омывала каменистые берега водоема.

А позади нас послышались торопливые шаги. Бабушка, закинув обшлаг, посмотрела на часы и, опершись рукой на сиденье скамейки, поднялась. Прищурив глаза и выждав с секунду, крикнула укорительно:

— Ты где был? — И прокашлявшись, добавила сипло:

— Сколько ждать тебя можно?..

— Да с костром я провозился, — повел он глазами в сторону леса.

— А твои ребятишки, дедушка, — бежала к нему припрыгивая девочка, — психи. В воду вон полезли… простудятся и помрут. Снег еще кругом.

— Не помрут, — ответил дедушка, усаживаясь на другом конце скамейки. — Самое время теперь искупаться… солнце какое жаркое… — Он снял с головы соломенную шляпу и положил на колено. Весь кругленький в светлом просторном костюме, аккуратный, напоминал лекаря. Только не хватало пенсне. Он откинулся на спинку скамейки, расслабив галстук, и начал большим клетчатым платком обтирать затылок.

Мне хотелось встать и уйти, чтобы не было людям в тягость мое присутствие. Но в это время он наклонился, потянулся ко мне через жену и, вглядываясь в лицо, сказал:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, — тихо ответила я с каким-то просветленным внутренним удивлением. То был наш любимец — сапожник.

Заученное: «Как хорошо, что выздоровели… мы без вас пропадаем» выскочило из головы. И просто добавила:

— Что-то давненько к нам не наведываетесь. Забыли совсем наши края.

В лице его не было того мучительно-страдальческого выражения. И я заметила:

— Вы лучше стали выглядеть… видимо, правильное приняли решение на время прервать работу.

— Ну, да… принял решение, — повернулась ко мне жена, — Это я заставила его принять такое решение. Только… — она потянулась ко мне всем телом, выставив вперед руки: — У нас теперь по соседству гепетэу. Денно и нощно там пропадает. — Пальцем показала на островок, потом — на него. И сделала выразительный жест. Дескать, бесполезны эти разговоры. На него они не действуют.

А он, приставив ко лбу козырьком руку, высматривал парнишек из-за островка, и когда они высунули, наконец; свои головы, обрадованно помахал им шляпой. Девочкин платочек тоже затрепыхал в воздухе. Она, счастливая, запрыгнула к дедушке на колени, свернулась калачиком на его груди. Потом перевернулась с боку на бок, обвила ручонками дедушкину голову, хотела что-то сказать шепотом.

И тут бабушка остановила ее.

— Слазь, — сказала она, одернув на ней кофтенку. — Не мучай дедушку, он устал. — И к мужу: — Подбивается к тебе! Значок ей нужен.

Внучка, к ее удивлению, не возражала… Она положила ладошку на лацкан пиджака, накрыв ею значок. Сжала губки бантиком.

— Зачем он тебе? — спросил у нее дедушка.

— А ты зачем носишь?

— Так то же меня им наградили! Заслужил, стало быть…

Я встала, чтоб сказать на прощанье несколько слов. Вспомнила заученное: «Ведь мы без вас пропадаем»…

— Как! — обрадованно удивился любимец-сапожник. — Не снесли разве ее, старушку? Пристрой ведь там запроектирован…

Он опустил на землю внучку и сам поднялся со скамейки, обратившись ко мне всем лицом. Я рассказывала ему, что только оттуда, что там все без изменений. И о его заместителе пару слов прикинула.

— Да, — качнул он головой. — Будут заместители… Вернее, не то слово: заместители. Сами по себе мастера.

И в глазах его, огромных, черных, чуточку навыкате, как-то неожиданно отразилось вернувшееся все то большое и глубокое чувство, что составляло когда-то цель его жизни и что оказалось враз отнятым болезнью.