Владимир Быстряков - Явка с повинной. Байки от Вовчика

… В один из вечеров он пришёл ко мне, протянул старый «убитый» ватник, засаленную кепочку «а ля питерский рабочий» и посвятил меня в тонкости предстоящей операции.

Я напялил всю эту «роскошь», подмазал грязью руки и кое-где на лице, обул оставшиеся в наследство от пьющего соседа ботинки-«говнодавы»… и в таком виде проследовал за моим озабоченным другом в вечернюю музыкальную школу.

— Здравствуйте, Светлана, — протянул Лёня, когда мы вошли к ней в класс. — Вы извините, но у меня тут товарищ мечтает поступить в вашу школу! Он хоть и работает на стройке, но в свободное время подбирает по слуху на старом бабушкином пианино всякие мелодии. Если бы вы нашли хоть пару минут, чтобы его послушать, а то он меня просто задрал своими просьбами «своди да своди в школу»…

Тут Светлана впервые заметила меня… Взгляд её напоминал взор богини с Парнаса на навозного жука. Она мгновенно оценила и мой ватник, и кепочку, и возраст «глубоко за двадцать», и простецкую физиономию…

— Ну вы понимаете, что в вашем возрасте уже поздновато начинать! И потом — эта ваша стройка ну никак не гармонирует с тем, что вы хотите играть классиков.

Тут вмешался Лёня:

— Светочка, он меня так достал с этой дурацкой идеей. Я обещал ему, что такой крупный специалист, как вы, послушаете, что он там наподбирал по слуху, и оцените по достоинству его ерунду. Уделите ему секунду, и мы пойдём.

— Ну, ладно, — кисло согласилась Светочка, кляня себя за убитое с нами время, — давайте, только быстро!

Я снял кепочку, сунул её в карман, обтер об себя руки — и присел к роялю. Левой рукой я, тщательно примериваясь, взял ля-минорный аккорд, как говорится «навсегда», а правой рукой в до миноре заиграл вальс «Амурские волны», ежесекундно сбиваясь и не попадая в такт с левой рукой…

…Светочка сидела с видом профессора, которого непонятно откуда взявшийся жлоб отрывает от святого служения Искусству. Но воспитание не позволяло девушке прервать жлоба, и она мило терпела мои «муки». Наконец я закончил, шумно высморкался в несвежий носовой платок, извлечённый из аналогичного ватника, и уставился на неё.

— Ну что вам сказать? Играйте себе дома на радость вашей бабушке, а вот к нам поступать, поверьте моему опыту, вам поздновато. Да и руки у вас, как для пианиста, очень неподходящие. Слишком широкая ладонь, а пальцы коротковаты. Да и со слухом тоже проблемы! (Эх, знала бы она, КОМУ это всё говорит!)

Я прикинулся огорчённым, а друг — Лёнька — говорит ей:

— Я, мол, тоже ему это всё говорил, только он не верит. Своди, говорит, к настоящему специалисту, а то — не отстану!

И тут я, настойчиво так, к «профессорше»:

— А я ещё одну мелодию по слуху подобрал, по радио передавали…

И не давая ей опомниться, «врубил» с ходу этюд Листа «Дикая охота». А пьеска эта, надо сказать, оченно виртуозная, повышенной сложности, и ею обычно «убивают» жюри на международных конкурсах и никак не ниже.

Пока я шпарил как заведённый октавы и головокружительные пассажи, Лёня внимательно смотрел на предмет своей страсти. Со стороны Светочка напоминала шар, из которого медленно выпускали воздух. Она менялась в лице, и было отчётливо видно, что она никак не может понять, ОТКУДА у хлопца со стройки такая филигранная техника и исполнительская мощь. Единственно, что она поняла, это то, что её жутко «прикололи».

…Я отчесал страницы две листовского текста и резко остановился:

— А в этом месте бабушка выключила радио, и я дальше не знаю…

— Да знаете вы и дальше, — сказала помрачневшая Светочка… и я вдруг понял, что «крепость» пала и Лёнька возьмёт «профессора» голыми руками если не завтра, так в ближайшем обозримом будущем.

Я ошибся на «чуть-чуть». Уже наутро Лёнчик пришёл ко мне с победным видом и сказал:

— Ох, мы с ней сегодня так ржали над вчерашней «разводкой», и она всё допытывалась, на какой стройке вкалывают такие виртуозы. Ну ты ж знаешь меня, я тебя не сдал!

И я понял, что ЭТО произошло у них уже вчерашним вечером. И порадовался за друга.

А ещё был случай. Со мной. Где-то в 60-х годах в Киев приехал легендарный Театр на Таганке. Супермодный, суперреволюционный, с популярнейшим Высоцким, с блестящими режиссёрскими находками Юрия Любимова…

В общем, не театр, а вкуснейшее блюдо для киевских театралов. А уж для нашего бомонда — тема засветиться, ну вы понимаете!

Естественно, билеты достались в первую очередь партийной элите и … мясникам. Кое-что перепало и театралам, но — чуть-чуть. И понятно, что без нужных знакомств простому хлопцу, кем я тогда и являлся, нечего было и соваться к Театру оперетты, где проходили гастроли.

Счастье улыбнулось мне в виде моего товарища Вовы Кошубы, который появился у меня дома с парой таганских барышень, то ли гримёрш, то ли костюмерш из легендарного театра. Понятно, что проблема билетов перестала существовать для меня после первых посиделок с оными дамами. И я засобирался на спектакль. Спектакль назывался «Десять дней, которые потрясли мир». Всё в нём было непривычно: вместо старушек-билетёрш стояли матросы-балтийцы, накалывавшие билеты на штыки. В фойе маршировали патрули, вместо ламп горели фитили в снарядных патронах… В общем, Киев ТАКОГО ещё не видел и приготовился КО ВСЕМУ!

Мои новые подружки протащили меня вовнутрь через какие-то подвалы, но о билете не могло быть и речи. Они сказали:

— Володя, мы тебя поставим на сцене за занавесом. Как только полностью вырубят свет — прыгай в ложу! Там никого нет — это правительственная ложа, а сегодня правительства там не будет. Прыгай смело — и устраивайся по-барски.

И откуда им было знать, что машинист сцены дядя Вадик провёл в ту же ложу своего кума — матерщинника, и тот уже вовсю кайфовал на «моём» месте. В общем, я дождался полной вырубки, и в темноте ПРЫГНУЛ! Со сцены! Высота — полтора метра! Прямо на ногу куму — матерщиннику!

И тот — в полной тишине! Со всей дури! На весь театр — «…ТВОЮ МАТЬ!»

Я уже говорил, что киевская публика, обалдевшая от любимовского авангарда, ожидала ВСЕГО. Но чтоб так революционно, с матерной фразы начать спектакль — такого не мог представить себе никто! Секунда оцепенения — и зал взорвался овациями!

И потом, уже позже, я слышал, как люди восхищённо рассказывали о ТОМ спектакле, и когда им возражали, мол, на следующих спектаклях подобного не было, то аргументом было — а что ж вы хотите, вы что, не знаете, где живёте, это наша киевская цензура запретила, и всё такое.

А я до сих пор считаю себя невольным соучастником любимовского авангарда той поры.

Из актуального. 2009 год, кризис протянул свои костлявые ручонки к горлу, а уже журналюги наши засуетились и давай обзванивать всех, у кого, как говорится, «медийное» лицо. Или ещё говорят — «рок»…