Оксана Балазанова - 10 гениев живописи

Здесь, на благословенном юге, Ван Гога постоянно преследовали воспоминания о Голландии. Ему по-прежнему хотелось помириться с Мауве и Терстехом. Примирение с Мауве произошло посмертно. В конце марта пришло известие, что Мауве умер. Винсент выбрал свой самый лучший весенний этюд и, посвятив Мауве, послал вдове. Послание он сопроводил словами: «Не верь, что мертвые – мертвы. Покуда в мире есть живые, и те, кто умер, будут жить». Ван Гог не держал на него обиду. В письме Тео, через которого он посылал свои картины, Винсент сообщил, что написал на картине «Памяти Мауве. Винсент и Тео». Но сейчас на ней стоит только одна подпись «Винсент». Подписи Тео нет. Биографы теряются в догадках. Примерно такая же история произошла с картиной «Разводной мост в Ланглуа», предназначенной для Терстеха, – тоже с соответствующим посвящением. «Разводной мост» должен был войти в число картин импрессионистов, отобранных Тео для Гааги. Терстех (который все еще был главой гаагского филиала «Гупиль») долго не отвечал на письмо Тео с предложением устроить выставку. Картины ждали своего часа в Париже. В мае расстроенный молчанием Терстеха Винсент написал брату, чтобы тот распорядился посвящениями на картинах «Памяти Мауве» и «Разводной мост» по своему усмотрению. Хочет – оставит, хочет – соскоблит. Поскольку на картинах отсутствует имя Тео, надо полагать, он так и сделал – убрал свою подпись. На картине для Терстеха – из-за обиды, а на картине для Мауве – из скромности.

Иетт Мауве потом прислала письмо, полное воспоминаний о былых днях, где благодарила за картину. Спустя какое-то время соизволил откликнуться и Терстех – ему отправили коллекцию. Он отнесся к этому без большого энтузиазма, но успех был уже в том, что Терстех вообще захотел ознакомиться с живописью импрессионистов, что он увидит, наконец, и работу Винсента, которого никак не хотел представить в роли художника. А Ван Гогу хотелось привлечь Терстеха к созданию ассоциации художников. Он с жаром восклицал, что без помощи Терстеха это дело не пойдет. Похоже, что втайне ему очень хотелось, чтобы Терстех признал, что когда-то был неправ. Когда в 1890 году в «Меркюр де Франс» появилась восторженная статья А. Орье о Ван Гоге, (хотя художник и не был с ней согласен), первым побуждением Винсента было послать экземпляр Терстеху. Он воспринимал отношения между ним и Терстехом как поединок, затянувшийся на годы.

Летом 1888 года Винсент, наконец, смог арендовать свой знаменитый «Дом художника на площади Ламартин» и с удовольствием занялся его устройством в ожидании гостей. Он был мечтателем, но не прожектером, и понимал, конечно, что в этом домишке из двух комнат с двумя кладовыми не поместится ассоциация художников, о которой он мечтал. Пока Винсент хотел создать что-то вроде штаб-квартиры, рассчитанной на нескольких художников, таких же измученных, как и он сам. Гоген, например, еще в начале года писал ему, что сидит без гроша. Но, пока не был нанят дом, Винсент не торопился звать к себе кого бы то ни было. Теперь у художника был дом, а Гоген обратился к Тео с отчаянной просьбой о помощи. Винсент послал Полю приглашение. Тео согласился финансировать их совместную жизнь на тех же условиях, что когда-то предложил брату: он будет давать деньги, а в качестве уплаты принимать произведения Гогена. Винсенту очень хотелось, чтобы приехали и его друзья Бернар и Сёра, но их он пригласить не решился, так как знал о гогеновской неприязни к последнему.

В августе пришло известие, что умер давно уже болевший дядя Винсента – тот, который когда-то устроил обоих братьев на службу в «Гупиль». Он завещал свое наследство Тео. Поэтому Тео смог довольно щедро финансировать устройство дома в Арле. Если сначала Винсент собирался просто купить кровать, на которой сможет спать Гоген, то теперь он смог довольно основательно обставить обе комнаты на втором этаже и мастерские внизу. Ему хватило денег даже на прислугу. Комнаты были небольшие, но солнечные, с белыми стенами, с полом, выложенным красной плиткой, со светлой деревянной мебелью. Лучшую комнату Винсент отвел гостям. Для украшения стен начал писать серию своих знаменитых «Подсолнечников». Эти радостные простые цветы должны были выделяться на фоне белой стены. Свою комнату в этом доме он увековечил на картине, известной теперь всему миру: простая деревянная кровать у правой стены, плетеный стул слева, небольшой столик под зеркалом и картины на стенах. Ван Гог изобразил свой дом и снаружи – желтые стены сияют на фоне густо-синего неба.

Тео выдал Гогену «на керамику» 300 франков, и последний тут же приехал. Винсент не был простаком, что бы о нем ни думали окружающие. Он понимал, что Гоген едет не ради гипотетической ассоциации художников, что тот был готов приехать куда угодно, чтобы поправить тяжелое положение. Поль зарабатывал не больше Винсента, а у него уже было пятеро детей. «Инстинктивно я чувствую, что Гоген – человек расчета. Находясь в самом низу социальной лестницы, он хочет завоевать себе положение путем, конечно, честным, но весьма политичным». Тем не менее, отношение Винсента к гостю от этого не ухудшилось, поскольку он высоко ценил талант Гогена и искренне считал его более выдающимся художником, чем себя.

Нетерпение, с которым он ожидал приезда Гогена, возможно, объяснялось еще и тем, что Ван Гог боялся оставаться один. Еще осенью его начали посещать мысли о Монтичелли: «Это был сильный человек – немного и даже изрядно помешанный – грезящий о солнце и любви, но всегда преследуемый бедностью. Он умер в Марселе довольно печальной смертью, кажется, пройдя через стадию настоящей мании преследования. И я уверен, что я продолжаю его здесь, как если бы я был его сыном или братом…» В его письмах Тео проскальзывали фразы, из которых становилось понятно, что с ним что-то неладно: «Я дошел почти до того же состояния, что безумный Гуго Ван дер Гус на картине Эмиля Вотерса». Возможно, у Винсента возобновились кошмары. Время от времени случались и обмороки. Его мечты о братстве художников были неким лекарством от болезни.

В октябре 1888 года наконец приехал Гоген. Винсент написал брату: «Какое-то время мне казалось, что я заболею, но приезд Гогена развлек меня, и теперь я убежден, что все пройдет».

Поль Гоген был старше Ван Гога на пять лет, его детство прошло в Перу, он успел поработать матросом, потом стал банковским клерком в Париже, некоторое время был коммерсантом (более удачным, чем Винсент). Все это время он понемногу рисовал, а в 35 лет все бросил и полностью отдался живописи. Гоген был высокомерным и властным человеком, обладавшим своеобразным магнетизмом, умеющим и любящим подчинять. В его тени всегда находился какой-нибудь восторженный поклонник. Гоген рассчитывал найти в В.В.Г. такого же покорного ученика. А Винсент, хотя был готов восхищаться талантом и личностью Поля, слушать рассказы о тропиках, не поступался ни своими принципами, ни вкусами, ни суждениями. Это были лед и пламень, север и юг. По словам Гогена: «один из нас был вулкан, другой тоже кипел, но внутренне». В мемуарах, написанных много лет спустя, Гоген хотел представить дело так, словно он был наставником В.В.Г., но его воспоминания грешат многими неточностями, так что верить им приходится примерно наполовину. Более того, если Ван Гог уже был к этому моменту полностью сложившимся мастером, то у Гогена пик мастерства был еще впереди, о чем, кстати, Винсент писал в письмах Тео.