Василий Топильский - Розы на снегу

— Не приходилось. Да и оружие-то не наше.

— Что оружие немецкое — не беда. В верных руках оно тоже метко стреляет. Ну что ж, — заключил старший Иван, — подучу. Срок обучения — неделя.

Шли дни. Наступил май сорок второго года. В теплые весенние дни оккупанты небольшими группами на повозках часто стали появляться в глухих деревнях Идрицкого района. Они отбирали у местных жителей подчистую хлеб, птицу, скот.

Семнадцать гитлеровцев приехали в Скуратово под вечер, учинили настоящий разбой. Сложив награбленное на повозки, солдаты, предводительствуемые фельдфебелем, покинули деревню, пьяно гогоча и стреляя по крышам из автоматов… «Лихой Москаленок» удачно выбрал место для засады — небольшую поляну в лесу, через которую проходит дорога. В начале поляны в кустах посадил с автоматом Ивченко, в конце ее устроился сам с пулеметом. Когда гитлеровцы выехали на поляну, по первой и последней повозкам одновременно ударили пулемет и автомат. Обоз остановился. Солдаты заметались по поляне. Но их буквально косили меткие очереди двух Иванов.

Бой длился не более десяти минут. Семнадцати солдат недосчитался в тот день начальник хозкомендатуры в Идрице.

В конце мая житель деревни Малиновка Шабанов Федор, работавший на складе немецкой комендатуры, сообщил Москалеву, что старшина поселка Сутоки подготовил списки молодежи окрестных деревень для отправки в Германию. Шабанов передал Москалеву просьбу жителей уничтожить эти списки.

Организованный в Сутоках пункт по вербовке и отправке рабочей силы в Германию размещался в помещении школы и усиленно охранялся полицейскими. Проникнуть туда незамеченными было невозможно. Почти целую неделю Ивченко каждый день появлялся в поселке и убедился в этом. Выслушав его невеселый рассказ, Москалев усмехнулся:

— А ты зря, браток, нос повесил. Раз невозможно незаметно, побываем там заметно.

— Как? Думаешь, среди бела дня? — удивился Иван Ивченко.

— Заявимся утром, когда вся эта сволочь соберется за получением указаний от старшины. И проведем «разъяснительную беседу» о вреде предательства для самих подлецов-изменников.

«Беседа» удалась на славу. Несколько полицейских были сражены первой пулеметной очередью «большого Ивана», в остальных, засевших в подвале, полетели гранаты «меньшого Ивана». Москалев забрал все документы. В их числе был и подробный список на двести девушек и мальчишек-подростков, которых через неделю фашисты предполагали забрать в пересыльный лагерь в Идрицу.

Летом из советского тыла в Пустошкинский и Идрицкий районы пришли несколько новых партизанских отрядов. Начались диверсии на железных дорогах Рига — Себеж, Новосокольники — Ленинград, Великие Луки — Себеж. Партизаны смело нападали и на небольшие немецкие гарнизоны. Однажды ночью Москалев и Ивченко услышали сильную стрельбу в районе деревни Малиновка.

— Надо разузнать, кто такую пальбу устроил, — предложил Москалев. — Может, своих встретим. Только…

— Что только?

— Да так, ничего.

Москалева все еще мучили сомнения, как воспримут его прошлое люди, не знавшие его.

С наступлением рассвета два Ивана направились в Малиновку. Не доходя деревни, Москалев и Ивченко встретились с группой вооруженных людей. На шапках у всех алели красные полоски.

— Сдайте оружие! — приказал старший из партизан.

— Это почему же? — ответил Москалев, держа автомат на изготовку.

— Вы — полицаи. Не сопротивляйтесь.

— Мы партизаны, — бойко вступил в разговор Ивченко.

— Какого отряда?

— Собственного. Я да он, — показал на Ивченко Москалев, — вот и весь отряд.

К командиру подошел один из партизан и что-то тихо сказал ему. Командир улыбнулся:

— Значит, «лихой Москаленок» с побратимом?

— Пусть будет так…

Через час командир отряда Шаранда и его товарищи с удивлением рассматривали жилище «двух Иванов». Еще больше они удивились, когда партизаны-одиночки передали им три станковых пулемета, несколько автоматов, три десятка карабинов, различные документы фашистских комендатур и волостных правлений…

С озера потянуло холодком. Иван Наумович зябко повел плечами и предложил идти в хату.

— А дальше? — спросил я.

— Дальше все проще. Дальше мы уже были в дружной партизанской семье. Иван Федорович был назначен командиром отделения разведки. Воевал он по-прежнему лихо и пользовался уважением товарищей. Вместе мы с ним громили гарнизон фашистов на станции Нащекино. Подожгли тогда эшелон с боеприпасами. Потом участвовали в налете на колонну карателей возле деревни Красная Вода. Семнадцать автомашин горели после этого налета в придорожных кустах. Довелось нам выполнить и несколько заданий по разведке командира бригады Рындина. Возвращаясь с одного из них, у Сутокского озера наскочили на засаду. Отбились, но потеряли Ивана Федоровича. Тело его я вынес в ближайший лес… Не стало побратима.

Ивченко помрачнел. На мои вопросы о дальнейшей своей судьбе отвечал неохотно: «Да. Стал командиром отделения разведки», «Пришлось участвовать в знаменитой партизанской операции „Савкинский мост“». «Ну, был ранен. Потерял глаз».

Над Конезерьем опустилась ночь. Где-то всхлипнула и замерла гармошка. Потом долго перекликались чьи-то молодые голоса. Мирная, тихая жизнь царила на лужских полях… А мне все казалось, что вот-вот из далекого леса появится человек с пулеметом на плече — плотно сбитый, темноволосый, с карими глазами. Появится, чтобы узнать о жизни своего побратима и еще разведать, нет ли весточки от сына — моряка дальнего плавания, так и не дождавшегося отца с войны.

В Конакове, на Сосновой улице, я постучалась в тихий и светлый дом с палисадником и белыми занавесками на окнах. Рэм здесь никогда не был, дом построен родителями после войны. Но уже в первой комнате я увидела его фотографию. Из чинного ряда семейных портретов выделяется не по-мальчишески напряженное лицо с резкими полосками бровей. И кажется, что уже нет спокойной домашней обстановки и Вера Ивановна нарочно говорит о посторонних вещах, чтобы не затронуть стерегущую на каждом шагу память о сыне. Ее руки все беспокойнее поправляют поседевшие волосы, зачем-то одергивают скатерть, потом достают старый альбом. Они аккуратно перебирают пожелтевшие довоенные фотографии, на которых я тороплюсь разглядеть Рэма в детстве.

В альбоме и серый листочек похоронной:

«…Ваш сын Рэм Николаевич Кардаш погиб…»

Стыла зима на дворе. Мели метели. Огромная свинцовая вьюга свирепствовала на полях России. Война была рядом. Фашисты бесчинствовали в Торопце, во Ржеве. А он, Рэм Кардаш, обивал пороги военкомата. Нет! Смириться с этим он никак не мог. Никак не мог понять майора, убеждавшего его не раз, что нужно окончить десять классов, что можно быть полезным родной армии и здесь, в прифронтовом городе Кувшиново.