Татьяна Бобровникова - Сципион Африканский

Геллий называет своими источниками авторов жизнеописания Сципиона, Гая Оппия и Юлия Гигина. Оппий был друг Цицерона и Цезаря, Гигин — библиотекарь Августа. Вероятно, оба они писали уже при Августе, поэтому-то Цицерон, очень интересовавшийся литературой, не читал этого произведения Оппия. Но не является ли эта легенда просто выдумкой Оппия или Гигина? Вряд ли это возможно. Особенно трудно поверить, что Гигин, этот «полу-Варрон», как его называли, ученейший антиквар, мог пойти на такой обман или бездумно переписать у Оппия. Скорее всего этот любитель древностей набрел на какое-то полузабытое предание. Оно было насколько возможно приближено к рассказам об Александре. [40]Такой судьбе подвергались многие рассказы о подвигах Публия. Повторяю, то была мода. Каждому шагу римлянина находили аналогию в жизни знаменитого македонца. Однако откуда взяли «змеиные легенды» авторы I века н. э.?

Сразу напрашивается предположение, что перед нами народная легенда. Ведь именно среди народа было распространено сказание, что могилу Сципиона стережет дракон. Культ змей существовал в Ланувии, а возможно, и в Этрурии. Змей возвестил славную будущность Росцию, которого никто не собирался сравнивать с Александром. Очень у многих народов существуют мифы о рождении героев от змей. Распространено также представление о том, что змей избавляет от бесплодия [41]. {19}

Однако можно выдвинуть и другую гипотезу, которая не противоречит первой, а скорее дополняет ее. Возможно, это семейное предание дома Корнелиев. Оно не было широко распространено в Риме, почему его и не знал Цицерон. Но слухи о нем ходили в местах, примыкавших к фамильным владениям Сципионов (там как раз находилась могила Публия). Вспомним, что у Корнелиев были особые религиозные обычаи, особые погребальные обряды и верования. [42]Есть некоторые свидетельства того, что у рода Корнелиев были какие-то мистические связи со змеями. В саду у Корнелии, дочери нашего героя, появились две змеи. Это предвещало смерть хозяйке дома или ее мужу. Рассказ этот опять-таки известен не из истории, а из письма внука Сципиона, сына Корнелии, к одному из друзей ( Cic. Div., I, 36; Plut. Ti. Gracch., 8 ). Старший сын той же Корнелии, Тиберий, ночью видит змея и понимает, что утром умрет ( Plut. Ti. Gracch., 17 ). Итак, появление змея потомкам Сципиона предвещает смерть, но Помпонии оно сулило рождение сына. Можно высказать гипотезу, что в облике змея являлся их предок или дух рода, чтобы возвестить смерть или рождение. Напомню, что из одного места «Энеиды» явствует, что дух мертвого, по римским представлениям, мог являться живым в облике змея ( V, 84–95 ). Это проливает свет на один эпизод, который в юности наблюдал сам Цицерон. Корнелий Сулла осаждал город Нолу. Внезапно из-под земли выползла змея. Сулла немедленно воспрянул духом и устремился на штурм, уверенный, что боги обещают ему победу ( Cic. Div., I, 72 ). Таким образом, явление змея обрадовало Корнелия Суллу, как и Сципиона. Но тот же Цицерон передает, что враг и соперник Суллы Марий увидал, как орел сражается со змеей. Марий с напряженным вниманием следил за этим поединком и, когда победил орел, уверовал в свою победу ( ibid., I, 106 ). Таким образом, змей для Суллы был вестником победы, для Мария же именно его поражение служило добрым знаком. Не потому ли, что змей был гением Корнелиев?

К сожалению, мы не можем утверждать с уверенностью, что эта легенда сложилась уже при жизни Публия. {20} Равным образом мы не знаем, говорили ли в его время, что его отец божество, или нет. {21} Возможно, что уже тогда шла глухая молва о его божественном родителе. Дион утверждает, что, как только приехал Сципион, по всей Иберии распространились рассказы о его божественном отце ( Dio, 37 , 57 ). Однако очень возможно, что он рисовался воображению римлян не в облике Юпитера, а в виде какого-то загадочного духа, из тех, что часто появлялись в сказаниях древних италийцев.

Отсюда некая таинственная неопределенность в рассказах латинских авторов о Публии. «Верили, что его породили бессмертные боги» (боги, а не бог. — Т. Б .), — говорит Валерий Максим ( Val. Max., VI, 9 , 2 ). Люди думали, пишет Ливий, что он произошел не от человеческой крови, а от божественного корня ( Liv., XXXVIII, 58 ). Напомню, что многие латинские герои рождались от духа предка, загадочного призрака, выходящего из огня. {22} А духом предков для Корнелиев, если следовать нашей гипотезе, был змей.

Перед нами совершенно исключительный факт — создание красочной и поэтичной легенды о полководце, римлянине, жившем уже в историческое время. Ни до, ни после Сципиона таких легенд ни о ком не складывали. Это само по себе загадочно. Далее, вера в божественность Публия бытовала по крайней мере у трех разных народов: у римлян, иберов и греков. Чем это можно объяснить? Античность дала нам два объяснения. Первое принадлежит всем ученым и простым людям до Полибия. Оно заключается в том, что Публий во сне и наяву беседовал с богами, имел волшебные видения, в которые заставил поверить и окружающих. Второе принадлежит Полибию. Ему суждено было великое будущее. Обратимся же к нему.

У Полибия был очень определенный взгляд на богов и религию. Он разделяет всех людей на мудрецов и толпу. Если бы все государство состояло из мудрецов, говорит он, в религии не было бы никакой нужды. Но поскольку есть еще толпа, мудрецы-законодатели придумали религию, дабы она служила уздой для черни, и пугали ее рассказами о богах и преисподней ( Polyb., VI, 56 , 10–12 ). Так, Ликург, придумав полезные для государства законы, стал выдавать свои мысли за волю пифии и таким образом добился послушания народа ( ibid., X, 2 , 11 ). Поэтому религиозность и богобоязненность в человеке казались ему несомненным признаком того, что он принадлежит к глупцам и невеждам ( ibid., VI, 56 , 7 ). [43]

Между тем в рассказах о Публии Полибий то и дело встречался с сообщениями о религиозности великого полководца и о его постоянном общении с богами. Мог ли подобный человек быть глупцом, «одержимым чрезмерным богопочитанием»? Нет, конечно. Полибию было ясно, что он, напротив, мудрец. А значит, раз о нем ходят подобные рассказы, он поступал, как мудрец, который использует религию, как узду для толпы. Вот почему, по мнению Полибия, Публий сам распускал о себе подобные слухи и заставил войско в них верить, чтобы в его руках оно стало послушным орудием. [44]

Проникшись подобным убеждением, Полибий решительно выступил против господствующей традиции. Но так как она была могущественна и веру в чудесные способности Сципиона разделяли все, Полибию требовалась очень серьезная аргументация, чтобы опровергнуть это всеобщее заблуждение. Он выдвигает сначала общие соображения: Публий был разумен и осмотрителен, всякое предприятие рассчитывал и вовсе не полагался на судьбу и богов ( ibid., X, 2–3 ). Доказать же свою гипотезу он решил на двух примерах: эдилитета Публия и взятия Нового Карфагена. Почему из всех чудесных рассказов о великом полководце Полибий выбрал только эти два? Значит ли это, что ему не было известно других случаев? {23} Вовсе нет. Знал он явно больше. Но он разумно отобрал из всей массы сказочных историй только эти два случая, и вот почему. Первый рассказ показывает, как зародилась в голове у Публия, тогда еще совсем мальчика, впервые мысль морочить окружающих баснями о своих божественных видениях. И тогда же он впервые понял, какую это ему дает власть над людьми. Осада же Нового Карфагена должна показать, как Сципион сумел применить этот способ притворяться в серьезном деле. И потом это самое знаменитое чудо Публия, самое неоспоримое. Если бы Полибию удалось объяснить его рационалистически, вера в божественность Сципиона могла бы дрогнуть. С другой стороны, он не смог бы заставить поверить в свою гипотезу, если бы не сумел объяснить чудо у Нового Карфагена. Последуем же за ним.