Михаил Водопьянов - Друзья в небе

— Дорогие друзья! Давайте соревноваться, — предложил он, — кто из нас совершит более длительный полет?

Мы вступили с ним в социалистическое соревнование.

Надо сказать, что незадолго до этого Черевичный поставил арктический рекорд, пробыв в воздухе непрерывно двадцать три часа.

21 июня с наполненными до отказа баками мы вылетели на ледовую разведку. В составе экипажа были второй пилот Эндель Пусэп, штурман Александр Штепенко, радист Василий Богданов.

Под крылом самолета проплывали льды. Я и Пусэп сменяли друг друга у штурвала, Штепепко, не отрываясь от карты, отмечал состояние льдов. Мы собрали очень ценные сведения и попутно выполнили другое, очень приятное для нас поручение: сбросили зимовщикам полярных станций посылки, газеты и письма.

Непрерывный двадцатипятичасовой полет подходил к концу. Мы возвращались в Игарку, когда Богданов связался с самолетом Черевичного, находившимся в то время над морем Лаптевых,

— Ваш рекорд побит!

Черевичный тут же ответил:

— Знаю это и поздравляю. Мой радист следил за вами с начала вылета. Но вы особенно не радуйтесь. Через несколько дней я все равно перекрою ваш рекорд.

— Что ж, будем соревноваться дальше, — согласились мы.

Но соревноваться нам не пришлось.

На последних каплях бензина дошли домой. Наша летающая лодка коснулась днищем воды Енисея и, пробежав по ней, остановилась.

Кругом — ни живой души. Словно вся Игарка вымерла. В битком набитой гостинице Аэрофлота никто не обратил внимания на наш приход, будто мы и не вернулись из более чем суточного полета над отдаленными пунктами Арктики. Но через несколько секунд мы и сами забыли про рекордный рейс, услышав о нападении фашистов на нашу страну.

Я тут же заявил товарищам:

— Ледовая разведка окончена. Полетим защищать Родину!

Усталость как рукой сняло. Мы стали готовиться к вылету в Москву. Погода на трассе по мирному времени была неважная, ну а сейчас — сойдет!

Когда после нескольких часов полета штурман вывел нас точно на Архангельск, я сказал, Штепенко:

— Вот так бы на Берлин выйти!

— Выйдем и на Берлин, — уверенно ответил Александр Павлович, собирая свои карты.

Перед самой Москвой неожиданно вынырнул юркий истребитель и, качая крыльями, проскочил у нас под носом. Что ему надо?

— Приглашает следовать за собой, хочет пас посадить, — говорит Пусэп, — видно, за чужака принял.

— Куда посадить, кругом земля, слепой он, что ли?

Истребитель подстроился к нам. Я открыл верхний люк и вылез по самые плечи навстречу ветру. Когда краснозвездный истребитель был совсем близко, я показал рукой на лоб и погрозил кулаком. «Бдительный» летчик закивал головой: «Понял вас — обознался» — и тут же отвалил в сторону.

Мы сели на Химкинское водохранилище.

— Хорошо бы, Михаил Васильевич, нам но разлучаться, всем экипажем воевать, — сказал Пусэп.

— Воевать всем вместе, вероятно, будет можно, — ответил я. — Пересядем на хорошего «коня», до Берлина на нем доскачем…

Какой командир тяжелого воздушного корабля и о мечтал тогда о полете с бомбами к столице фашистского рейха!

В первые месяцы войны гитлеровские «мастера пропаганды», да и сам фюрер кричали по радио на весь мир о том, что, дескать, берлинское небо наглухо закрыто для советских летчиков. А в это время в Москве в тиши кабинетов Генштаба планировались бомбовые удары по фашистской столице.

Высшее командование решило использовать для полетов па Берлин четырехмоторные бомбардировщики ПЕ-8 с дизельными двигателями. Эти двигатели были последней авиационной новинкой, еще недостаточно проверенной в условиях длительной эксплуатации. Они причиняли нам уйму неприятностей. Особенно плохо они вели себя на больших высотах, где им не хватало воздуха. Моторы «задыхались» и останавливались.

Первая дивизия авиации дальнего действия, командовать которой назначили меня, дислоцировалась на одном из заводских аэродромов. Отсюда ежедневно поднимались и уходили в зону тренировочных полетов ширококрылые могучие воздушные корабли с ненадежными дизельными двигателями, и в воздухе все время случались ЧП.

Каждое утро я докладывал в Кремль о количестве самолетов, готовых к выполнению боевого задания, и все время цифры были разные. Сегодня девятнадцать, завтра — тринадцать, послезавтра — шестнадцать…

Завод работает день и ночь. Стук, грохот, скрип, дробь автоматической клепки беспрерывно слышатся из цехов. Каждый новый бомбардировщик после коротких заводских испытаний передавали нам. Его уже ждал экипаж, который, не мешкая, приступал к изучению нового воздушного корабля.

Людей у нас больше, чем машин. Есть еще «безлошадные» экипажи, которые ждут не дождутся нового самолета и готовы взять его с любыми недоделками, лишь бы но томиться в ожидании, а летать и громить врага.

Личный состав дивизии подобрался замечательный. Здесь собрались летчики со всех концов Советского Союза — из Военно-Воздушных Сил и полярной авиации, лучшие пилоты Гражданского воздушного флота, заводские испытатели, инструкторы авиационных школ. Они прибыли со штурманами, механиками, бортрадистами, с которыми давно уже слетались. Многие из них только на днях сменили кожаные куртки и кепки разных цветов на защитные гимнастерки с голубыми петлицами и синие пилотки.

Асы тяжелой авиации, опытнейшие капитаны крылатых кораблей, отчетливо видели несовершенство новых двигателей, изрядно портивших им кровь еще на тренировочных полетах. Все понимали, но молчали. Каждый в душе надеялся, что именно его дизель не подведет в ответственном полете. Кроме того, мы знали, что нашим дизелям «путевку» в жизнь дал Сталин…

Пока бортмеханики, чертыхаясь, возились с дизелями, летчики и штурманы изучали летные карты районов предполагаемых бомбежек. Цели полетов точно пока никто не знал, но все глаза тянулись к Берлину.

А я продолжал получать самолеты, сколачивать новые экипажи, был занят тысячью больших и малых дел, неизбежных при формировании воинской части, и каждый день сообщал в Ставку о наличии готовых к вылету самолетов. Когда эта цифра достигла двадцати двух, меня вызвали в Москву.

— В ночь с девятого на десятое запланирован рейд на Берлин. Пойдете на ПЕ-8 с дизельными моторами, — сказал Верховный Главнокомандующий, шагая по комнате, и, повернувшись к Молотову, стал диктовать ему приказ: «Комбригу Водопьянову приказываю…»

— Разрешите иметь запасную цель — Штеттин и сбросить на нее бомбы, если не удастся дойти до Берлина, — попросил я.

— Разрешаю… Но обязательно надо дойти, — ответил Сталин.

Он сложил бумажный лист с приказом вчетверо и подчеркнуто торжественно передал мне: