Григорий Ревзин - Николай Коперник

Зимой 1511 года в Торуни начались новые переговоры.

Снова душой польской антиорденской дипломатии был Ваценрод. В тиши лицбаркских покоев, в усердных занятиях с каноником Коперником надумал епископ, как оттянуть спор с Орденом, пока Польша сможет решить его силой.

Ваценрод сделал крестоносцам предложение: «Пусть Альбрехт отречется от своего поста, а король польский будет объявлен Великим магистром и возьмет в свое ведение Орден. Королевство и Орден станут на вечные времена едины и нераздельны. В многострадальной Пруссии воцарится, наконец, мир».

Овладеть разбойным «бастионом немецкого дворянства и германской нации» изнутри таким ходом, конечно, не удалось. Ваценрод и не был так наивен, чтобы рассчитывать на успех своего предложения. Он сделал его только для того, чтобы выиграть время.

Едва епископ и Коперник вернулись в Лицбарк из Торуни, как им пришлось снова отправиться в дальний путь. Зыгмунт приглашал Ваценрода в Краков на празднества королевского бракосочетания и коронации королевы. После торжеств предстоял общепольский сейм в Петрокове.

В начале 1512 года епископ выехал в сопровождении племянника в Краков.

В пути Лука настроен был мрачно: накануне отъезда гонец из Кенигсберга вручил ему печатную брошюру, написанную маршалом Ордена фон Эйзенбергом. То был злой пасквиль. «Увы! — писал Эйзенберг, — много елею потратил бог на то, чтобы сделать из Ваценрода епископа. Не любит он ни права, ни мира. Все у него направлено лишь на то, чтобы уметь сказать, где бы ни произошли грабеж или убийство: смотрите, причина нашего несчастья — Орден. Пока Орден существует в наших краях, мы не будем иметь покою. Его не очень опечалило бы, если б дома Гданьска и Эльблонга сгорели заодно с домами его каноников, лишь бы зажег их огонь войны».

Пасквилянту нельзя было отказать в ловкости — ядовитая инсинуация способна была еще ухудшить и без того плохие отношения Ваценрода с прусскими сословиями. Лука был встревожен и взволнован не на шутку.

Однако веселый, праздничный Краков заставил епископа позабыть прусские невзгоды. Забыл на время о всех серьезных делах — земных и небесных — и каноник Николай. Вид улиц, по которым ходил он юнцом в бурсацкой коричневой рясе, наполнил его беззаботным весельем.

Копернику повстречался знакомый по прусским сеймам королевский секретарь Дантышек, земляк из Гданьска, моложе его на двенадцать лет. Дантышек прожигал жизнь в кутежах и любовных похождениях. Был он даровитым поэтом. Его латинские стихи ходили в списках по рукам.

В эти дни коронации винный погребок — место сборищ краковских поэтов — нередко видел двух приятелей за чарками густого венгерского вина. Дантышек во хмелю прекрасно импровизировал. Ему пытался подражать Коперник. Николаю хотелось показать, что и он не чужд искусству «сгущения стихов» [146] Versum condensare — так в средние века называлось искусство стихосложения. . И тут, в сутолоке столичного кабачка, сложил он одно из своих стихотворных упражнений. Но странное дело: вино воспламеняло поэтический дар Дантышка, а Коперник, захмелев, сумел выжать из себя только жалкие вирши. Дантышек отверг гекзаметры приятеля. Николай, посрамленный, швырнул их в огонь.

— Будем веселы, друзья, пока молоды! — затягивал Дантышек старую студенческую песню.

Коперник подымал чарку и звонко чокался с молодым приятелем.

— После юности прекрасной, после старости ужасной наш удел — земля! — вторил доктор Коперник баритоном. Он снова чувствовал себя студентом.

Отпраздновали коронацию. Ваценрод двинулся в Петроков на сейм, а Николай, вопреки обыкновению, не сопутствовал дяде и отправился в Лицбарк. В средине марта в обратный путь выедал и епископ. Чувствовал он себя прекрасно — был совершенно здоров и полон приятных впечатлений. Вскоре, однако, стал он жаловаться на недомогание, припомнил, что ему не понравилась рыба, поданная на банкете.

Епископ скончался в пути в страшных муках.

Было ли то действительно рыбное отравление или же крестоносцы рукою подкупленного злодея свели счеты с ненавистным им человеком? И не ирония ли судьбы — отсутствие в эти дни лейб-медика Коперника?

Ушел из жизни человек, имевший наибольшее влияние на судьбу великого астронома.

Апрель 1512 года.

Коперника будят удары колокола. Из спальни на втором этаже башни спускается он вниз, в темный, лишенный окон этаж. Здесь горит светильник. Каноника ждет накрытый стол. Двое слуг приготовили платье, ключевую воду для омовения, завтрак.

— День добрый, ваше преподобие!

— День добрый.

Колокол продолжает свою унылую песню. Нe проходит и четверти часа — Коперник сквозь щель, прорубленную в башенной толще, выходит на соборный двор.

В полумраке темные фигуры. Бесшумно, словно скользя, движутся они к собору.

Внутри собор еще в черноте и прохладе ночи. Едва сереют выбеленные известью голые стены. А в глубине храма, в западном притворе, жарко полыхают восковые свечи.

Заиграл орган. Высокой фистулой поет молитву субдьякон.

Длится великопостная служба. Уже четко обозначились выемы стрельчатых окон. Совсем посветлело, а затем все засветилось: от витражей на каменный пол потекли многоцветные струи.

Коперник бросил взгляд на огромную плиту под главным сводом. Ее покрывал густой багрянец. На прошлой неделе плита была поднята. В разверстую яму-склеп опустили тяжелое тело дяди Луки.

Боль утраты снова коснулась сердца. Стало грустно. «Где-то здесь уготовано место и для меня», — пронеслось в голове. Живо представил себе: несколько десятков раз обежит Земля по своему деференту вокруг дневного светила. За это время он каждый день будет дважды совершать свое собственное обращение — из башни в собор и обратно. А там придет и его черед…

Часы в соборе для Коперника — часы уныния, время, потраченное на скучную обязанность.

Кончилась служба, и доктор Николай спешит в свою, башню. Верхний этаж занимает круглый, просторный рабочий покой. Четыре окна глядят на все стороны света. Еще не перевезены из Лицбарка книги, нет еще инструмента для наблюдений, но Копернику уютно в этом поднятом над землею гнезде. И радостно его чувство, что он сумеет работать здесь много и плодотворно.

Окно на север — самое большое. Строители соборной крепости хотели дать хороший обзор в сторону моря. Отсюда видно полгоризонта. Внизу под соборным холмом, в широкой раме желтых песков, — пустынный Фрыский залив. Изредка по серо-бирюзовой глади скользнет парус баркаса. То рыбак из Фромборка идет бросить сети в открытом море или возвращается домой после лова.

В миле от берега темной полосой пролегла узкая коса, отгородившая пресноводный залив от моря. В дни, освещенные солнцем, за косою видны и лиловые балтийские воды. Но в частую непогоду и коса и море скрыты пеленою белесого, заволакивающего всю даль тумана.