Станислав Малышев - Военный Петербург эпохи Николая I

Караул Л.-гв. Московского полка у Гауптвахты на Сенной площади. После 1833 г.

Рядовой Л.-гв. Саперного батальона в 1843–1844 гг.

Для сильных морозов часовому полагался овчинный караульный тулуп, покрой которого не менялся веками, — длинный, до пят, просторный, не приталенный, с большим воротником и густой длинной шерстью внутри, неуклюжий, но очень теплый. Его надевали поверх шинели и всей амуниции. Известная картина А.И. Гебенса 1850 года «Смена часовых Л.-гв. Гренадерского полка» показывает, как быстро и ловко солдаты передают тулуп друг другу, сохраняя тепло. Старый часовой еще не вынул руку из одного рукава, а новый уже просунул руку в другой рукав.

Разводящий унтер-офицер или ефрейтор каждые два часа менял часовых. Он брал с собой нужное для постов число людей и обходил с ними все посты. Смена часового представляла собой любопытное зрелище для прохожих, которые любовались выправкой бравых гвардейцев. Солдаты выстраивались перед постом, новый часовой выходил из строя и занимал место у будки, старый становился в строй. Остальные солдаты караула размещались в караульном помещении в полной форме и полной готовности выбежать и построиться в случае экстренной ситуации, или для встречи начальства.

На улице находилась караульная платформа, она же плац-форма (оборудованная площадка для построений), с деревянными ограждениями-«надолбами», будкой, грибком-зонтом для колокола, сошками для ружей и специальной подставой для барабана. Все эти предметы были выкрашены черными и белыми полосами.

Бомбардир Л.-гв. 1-й Артиллерийской бригады. Литография До 1833 г.

Московский въезд. Гравюра Гоберта по рис. А.М. Горностаева. 1834 г.

Еще более зрелищным было построение всего караула. При появлении особы императорской фамилии, иностранной царствующей особы, любого генерала, дежурного по караулам, штаб-офицера своего полка караул выбегал, строился на плац-форме и с барабанным боем брал «на караул». На каждый случай, в разное время суток, то есть до или после вечерней зори, полагался свой ритуал, так что караул был весьма сложной процедурой и для командира, и для часовых. Ошибки были чреваты самыми неприятными последствиями. Караулы в местах, где постоянно приходилось выбегать и строиться, называли «горячками», а спокойные — «спячками». Преображенец князь Н.К. Имеретинский дает самое подробное описание своих караульных впечатлений: «Возьмешь, например, Галерный порт. После перехода, напоминающего поход или добрую военную прогулку, весь караул, начиная с офицера, тотчас после расстановки часовых погружался в глубокий сон и приходил в себя только вечером, а по пробитии зори опять отходил ко сну. Это было тем более удобно, что в Галерном порту и караулить-то было нечего. Я стаивал там часто, но никогда не знал и не помню, что именно я там охранял. Были, правда, какие-то сараи и при них часовые, но я не мог никогда добиться, что заключалось внутри: кажется, какой-то старый корабельный хлам.

Помню, что был один пост, около леска, куда солдаты, особенно зимою, боялись становиться, уверяя, что по ночам там гнездится нечистая сила. По этому можно судить о характере захолустья. Насчет выбегания в ружье в Галерном порту офицер мог так же быть совершенно спокойным, так как в этой трущобе появление не только генерала, но и вообще прохожего было явлением необычайным. Караул Галерного порта заслуживал, по преимуществу, название „спячки“.

До каждой из трех застав расстояние было разве не многим менее похода в Галерный порт. И наружных постов там было немного, у фронта и у шлагбаума, где кроме часового находился еще один солдат, но без ружья. Он подскакивал ко всякому проезжающему и возглашал: „Стой, позвольте спросить, откуда и куда изволите ехать?“ На это проезжий или отдавал свой письменный вид, или сам шел в караульный дом расписываться. Затем солдат возвращался с проезжающим и командовал часовому „Бом двысь“, и экипаж проезжал. Если же проезжий появлялся на городском извозчике или на вопрос сторожевого отвечал, что „едет с дачи“, тот пропускался беспрепятственно. Списки проезжающих за подписью караульного офицера, по окончании караула, отсылались в ордонанс-гауз, причем вменялось в непременную обязанность каждому караульному офицеру тотчас же после смены являться в тот же ордонанс-гауз для проверки списков. Легко себе представить, что усталому офицеру, пришедшему домой в шестом часу пополудни, такая обязанность была просто невыносима. К счастью, в ордонанс-гаузе проживал наш общий благодетель, писарь Лысов. Вместе с рапортом посылался Лысову в особом пакетике традиционный „полтинничек“, после чего казак привозил от Лысова ответ такого содержания: „Имею счастие известить дражайшую особу вашего благородия, что рапорта получены, и вы завтрашний день беспокоиться не извольте“.

На подлинном всегда было подписано „вашего благородия наивсепокорнейший слуга писарь Лысов“.

Кто не присылал „полтинничка“, тот ездил и после смены, и на другой, и на третий день, да еще наживал страшных хлопот, потому что в рапортах о проезжающих заключался обильнейший материал для всяких придирок. На стенах караульного дома каждой заставы висели три или четыре списка в рамках под стеклом. То были длиннейшие списки опальных, которым в разное время был запрещен въезд в столицу. Но ведь каждому изгнаннику стоило только остановиться на версту от заставы, сесть на городского извозчика и объявить, что „едет с дачи“, и его бы пропустили без дальнейших расспросов. Поэтому неудивительно, что офицер после утомительной военной прогулки до заставы, небрежно просматривал списки опальных, и махал на них рукою, обеспеченный выдачей „полтинничка“ и тем, что на заставе, особенно зимою, шляпы с белым или черным султаном и витою кокардою появлялись редко, офицер — говорю по опыту — поддавался усыпительному влиянию местной обстановки и отправлялся на покой.

В караулах, окрещенных нами термином „горячек“, спать было некогда, но и заняться чем бы то ни было, тоже некогда. Если кто брал в руки, например, книгу, то легко могло случиться выскочить на платформу столько же раз, сколько строчек в читаемой странице.

Когда наступали благодетельные сумерки, отправишься, бывало, в свою комнату. В большей части караулов офицер имел одну комнату, и редко где бывало их две. На Сенной площади, в обоих Адмиралтействах, в арсенале, словом, при очень многих караулах, содержались арестованные и чаще всего в одной комнате с караульным офицером. Итак, войдешь в свой угол, потрешь окоченевшие руки, с обычным шипением и подскакиванием иззябшего человека, сядешь за трактирный обед и это первый благодетельный момент караульного быта. Счастьем можно было назвать, если удавалось заснуть часок после обеда, потому что арестованные пользуются случаем и пристают с разными просьбами, или же старший унтер-офицер является с вопросами или с докладами. С горя возьмешь какой-нибудь роман (о серьезном чтении не могло быть и речи), но и легкое чтение имело результатом клевание носом в книгу. В 9 часов вечера — зоря — опять надобно на улицу и ждать, пока барабанщик, обязанный почему-то ходить кругом караула с зоревою музыкою, не кончит своей прогулки. Тогда вызывали караул, читали молитву, и после нового расчета караула наступал второй благодетельный момент. После зори, по уставу, люди надевали шинели, а офицеры — сюртуки, что при тогдашних узких мундирах было сущим наслаждением. Тут распивался чай и наступало сравнительно спокойное время ночи, хотя и оно не проходило без визитов плац-адъютанта, плац-майора, второго коменданта и проч. На другой день, после зори, то есть чуть свет, приходилось опять одеваться в мундир и выходить на улицу, жадно ожидая смены, причем каждая минута казалась часом. В бойких караулах, то есть в „горячках“, ночью никто не раздевался — это было бы слишком рискованным делом — а только ослабляли шарф, надевали мягкие сапоги и приносили с собою подушку, так как без нея, на черством караульном кресле можно было повредить себе физиономию, и я это говорю не ради красного словца, а потому что я сам не раз наживал себе таким образом волдыри. Любимейшими офицерскими караулами были дворцы: Зимний, Константиновский (Мраморный дворец) и Михайловский (Великой княгини Елены Павловны). В Зимнем дворце, на старшем карауле, находились три офицера, а в течение дня набиралась целая компания. Кроме того, во всех дворцах офицерам подавался придворный обед, ужин, чай и кофе; солдаты тоже продовольствовались роскошным образом на счет двора…