Алексей Савчук - Прямой дождь

Петровский с огромным интересом слушал необычный рассказ, губы его улыбались, глаза потеплели.

— Трудно нам было! — вздохнула одна из женщин.

— Ох и трудно! — подхватила другая. — По четыре клячи впрягали в плуг, женщины бороны тянули. Натаскаешься за день так, что вечером едва плетешься.

— А бывало, что ослабевшая скотина не могла тянуть плуг, — вмешался в разговор Онуфрий Музычка, — тогда мы сами впрягались вместо коней и тащили его, пока хватало сил.

— Кулаки все это видели, — продолжал однорукий Савва, пришедший с деникинского фронта покалеченным, — и животы надрывали от хохота: «Чего мучаетесь? Возвращайтесь лучше к хозяевам хвосты волам крутить, и будет у вас кусок хлеба. Так уж и быть — станем вас до самой смерти кормить». Признаюсь, Григорий Иванович, если б в тот момент был при мне «максим», вряд ли бы я сдержался… Вспомнил, как учителя, месяцами не получая жалованья, вынуждены были наниматься к кулаку на молотьбу, чтобы заработать на кусок хлеба и продолжать занятия.

— Хочется мне у вас спросить, Григорий Иванович… — подошел ближе к столу Савва.

— Спрашивайте, спрашивайте…

— Не в силах я своим умом вот что решить, — сказал он. — Если ловят злодея, то перво-наперво отбирают у него награбленное, а самого — в каталажку. Чего же с кулачьем носятся? Мироеды нас всю жизнь грабили. Революция доказала, что они обманщики, ненасытные кровопийцы. Почему же их не посадили за решетку? Слишком по-доброму обошлась с ними пролетарская революция: дескать, не ропщите, мы не все забрали у вас, оставили каждому по девять десятин земли. Может, это и маловато, но такая, простите, у Советской власти программа. Разрешили спросить, вот я и спросил, — закончил Савва.

— Ваш рассказ очень интересен. Нам важно знать, как живет и о чем думает беднейшее крестьянство. Вы сравнили кулаков с кровопийцами — это абсолютно верно. Но если бы по вашему рецепту Советская власть загнала всех кулаков в тюрьму, а их землю отдала вам, смогли бы вы управиться с ней? Смогли бы своими силами свести концы с концами — и себя прокормить, и отрезать хоть бы по небольшому ломтю хлеба полуголодному пролетариату, от которого ждете мануфактуры, соли, керосина, спичек, лопат, плугов?

— Да где там! — махнула рукой одна из женщин.

— Держите пока действия кулаков под строжайшим контролем, не позволяйте им дурманить головы малосознательным элементам, стрелять в бедняков и представителей власти, жечь хаты активистов, своевременно и срочно пресекайте все нарушения и отправляйте в город тех, кто учинил преступление. Что вы на это скажете, товарищ Савва?

— Скажу… Доволен, что спросил вас, Григорий Иванович, о том, что тревожило сердце. И еще… Не знаю я таких слов, чтобы высказать вам благодарность за то, что вы дали мне тот кончик, с которым мне теперь будет легче разматывать любую путаницу в моей голове.

— Ну вот и отлично. Благодарю всех за гостеприимство и интересную беседу. Мне, друзья, пора. Где же быстроногие кони, что домчат меня до разъезда?

Яков Яремчук вскочил:

— Сейчас они будут при дышле, а я на козлах!

— Проводи меня до брички, я хочу тебе кое-что сказать, — обратился Петровский к Ване Коваленко. — Так вот, дорогой Ваня, не порывай дружбы ни с электричеством, ни с машинами. Настанет время техники — будешь полезным и уважаемым человеком. Организуй вокруг себя молодежь. Перед вами скоро откроются все дороги. Что будет нужно, обращайся прямо ко мне.

Через минуту кони уже мчали Петровского к разъезду.

Парфентий Павлович — заместитель Петровского во время его отлучек в села — нетерпеливо поглядывал в окно. Но вот наконец и Григорий Иванович.

— А я уже собирался посылать на розыски.

— Вот что, Парфентий Павлович. Нужно немедленно выпустить две листовки. Темы: классовая борьба на селе и крепкая связь сельских бедняков с рабочими.

Напечатанные листовки, пахнущие свежей типографской краской, лежали в аккуратных пачках и ждали отправки.

Наборщик Миша хвалил сына:

— Ты, Яша, помощник надежный, работаешь хорошо, но я тебя спрашиваю: где письмо к матери? Можно служить революции, но мать забывать тоже нельзя. Или ты думаешь, что станок сам напишет письмо? Или мне сказать об этом Петровскому?

— Нет, нет, я сейчас же пишу, — заторопился Яша. «Легкая кавалерия» на велосипедах отвезла листовки в ближайшие села, наказав комнезамам и сельсоветам доставить их в самые отдаленные уголки.

Когда «кавалерия» вернулась, Петровский приказал Андрею Чубку трубить сбор.

— Дорогие товарищи! — торжественно обратился ко всем Петровский. — Завтра с рассветом мы уезжаем, А сейчас, не теряя времени, вооружайтесь метлами и лопатами. Чистота станет действенной и убедительной агитацией в нашу пользу.

Провожали их бедняки из всех ближайших сел.

На перегонах агитпоезд двигался со скоростью черепахи, на крутых подъемах он, казалось, вот-вот выдохнется и остановится. Тогда пастухи со всех ног летели к чугунке. Грамотеи успевали прочитать плакаты, а неграмотные — вдоволь посмеяться, глядя на пузатых буржуев, генералов с расквашенными носами и мордастых кулаков со страшными клыками.

— Брось им, Андрюха, листовки про успехи на фронтах, да чтобы каждому досталось, — говорил Парфентий Павлович ординарцу Петровского.

Прохожие и проезжие ловили листки, а потом долго читали текст, шевеля губами.

Молва про чудо-поезд, что катит в Бахмач, давно обогнала его и пробудила к нему необычайный интерес.

— Ясно, что едет все правительство, если на вагонах флаги! — авторитетно заявлял какой-нибудь знаток.

— Чепуху говорите, товарищ! Как это — «все правительство»? А кто же будет руководить, если все поедут?

В таких случаях обязательно находился другой знаток, обычно скрытая «контра»:

— Может, в столице уже другое правительство сидит, а это катит поближе к Москве?..

Бахмач — станция узловая. Железнодорожники точно информировали любопытных о том, что за поезд приближается и кто в нем едет.

Когда Петровский вышел из вагона, он сразу же оказался на самодельной трибуне перед большой толпой. Григорий Иванович не любил длинных речей, он всегда старался «разговорить» самих слушателей: тогда можно было узнать, о чем думают и чего хотят люди.

Так вышло и в Бахмаче. Выступая, Петровский сказал:

— Товарищи, есть основания надеяться, что третью годовщину Советской власти мы встретим окончательным разгромом Врангеля!

— Хоть бы уж скорей или сюда, или туда. Замучились вконец! — с горечью бросил пожилой человек в потрепанном костюме.

— Товарищ Нисюданитуда! — крикнул среднего возраста железнодорожник в измазанной мазутом одежде и стал протискиваться вперед. — Если ты за три года еще не решил, куда удобнее и выгоднее повернуть: сюда, к нам, или туда, к ним, то не будет от тебя пользы. Ты напомнил мне бедняка, который задумал построить себе хату, потому что надоело жить у чужих. С трудом наскреб денег на фундамент, с горем пополам поставил стены, осталось только крышу соломой покрыть. Но он так замучился, что уже и пальцем пошевелить не мог. А тут еще жена подзуживает: «Пропади она пропадом, твоя хата! Коли так мучиться — лучше пойти в чужую!» А в чужую, — значит, к кулаку в батраки или к буржую в рабы, хрен редьки не слаще.