Александр Петряков - Сальвадор Дали. Божественный и многоликий

Здесь Дали написал две свои «загадки» — «Загадку Гитлера» и «Бесконечную загадку», названную поначалу «Великий Одноглазый Кретин», где вновь появляется голова Лорки. Темный сумеречный колорит обеих картин свидетельствует о мрачном предчувствии войны, и это настроение передается зрителю.

Весной 1939 года супруги Дали вновь отправляются в Америку. Вместе с растущей известностью мастера за океаном возросли и цены на его холсты. Почти все, что он привез, было продано на общую сумму 25 тысяч долларов. Не ушли почему-то только «загадки» — с Гитлером и Лоркой. Получил он и предложение сделать дизайн павильона развлечений для Всемирной Нью-Йоркской выставки. Гонорар был высокий, но и сроки очень сжатые. Исходную идею Дали назвал «Сон Венеры». Перед входом должна была стоять статуя Венеры, скопированная с известной картины Боттичелли, но с рыбьей головой, а в павильоне художник хотел возвести коралловый риф с бассейном в форме буквы «Г», где плескались бы русалки, но не просто так, а со смыслом, символизируя подсознательные процессы во время сна. В качестве бутафории был предложен большой набор сюрреалистических объектов: диван в форме губ — на этот раз Греты Гарбо, а не Майе Уэст, — женщина в образе рояля, резиновые телефоны и прочее. Самым ярким объектом было, конечно, «дождливое» такси — входишь в машину, а там ползают улитки и хлещет ливень.

Но инвесторы из чикагской резиновой фирмы стали вносить свои изменения, в результате оформление павильона оказалось пародией на замысел дизайнера. История повторилась, как и в случае с магазинной витриной, но на этот раз Дали не стал скандалить и уехал в Европу, а в знак протеста написал «Декларацию независимости воображения и прав человека на собственное сумасшествие», отпечатал ее в виде листовок и разбросал с самолета над Нью-Йорком. В листовке он призывал всех художников объединиться в борьбе за свои творческие права и негодовал, что почему-то женщина с рыбьим хвостом приемлема, а с рыбьей головой — нет.

Он уехал заниматься уже упомянутым балетом «Вакханалия» на музыку Вагнера, премьера которого была назначена на середину сентября в лондонском «Ковент-Гарден». Но 1 сентября немцы напали на Польшу — всего через год после мюнхенского сговора, — и Англия и Франция объявили войну Германии. Все были напуганы угрозой бомбардировок, и «Русский балет» собирался ехать на гастроли в Америку. Постановку «Вакханалии» решено было осуществить на сцене «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке. Возникло много сложностей, и в первую очередь с костюмами. Гала не хотела отпускать мужа в Нью-Йорк, полагая, что пересекать океан в военное время небезопасно, ходили слухи, что немецкие подлодки будут топить и пассажирские корабли. А Коко Шанель отказывалась отправлять свои костюмы в Америку без Дали, который проследил бы сам за подгонкой и всем прочим.

Джеймс, на чьи деньги ставился балет, находился уже в Америке и написал Дали, что известная американская модельерша Каринская готова сделать новые костюмы по фотографиям. Мясин планировал премьеру на ноябрь, и другого выхода как будто не было. Но Дали в раздражении ответил Джеймсу, чтобы он «не лез куда надо и не надо», и посоветовал ему лучше уговорить Мясина перенести премьеру. Меценат был просто шокирован таким посланием. Он полагал, что они с Дали друзья, не уразумев пока, что у супругов Дали, как у Англии, нет ни друзей, ни врагов, а есть только собственные интересы. В ответном письме Джеймс язвительно посетовал на неджентльменское к себе отношение и сообщил, что Мясин премьеру переносить не хочет. Он очень обиделся на своего друга и отстранился от хлопот по постановке «Вакханалии», премьера которой все же состоялась в середине ноября с костюмами от Каринской. Балет не произвел сильного впечатления на заокеанскую публику, да и критики особых восторгов не проявили, отметив, кроме всего прочего, интерес особ женского пола к чулкам телесного цвета.

Супруги Дали тем временем находились в Аркашоне, неподалеку от Бордо, где Дали много работал над техникой живописи. Старые мастера не давали ему покоя ни днем, ни ночью, им овладела параноидальная страсть превзойти их во всем, поэтому, по его словам, он «работал крайне напряженно, с таким осознанием духовного долга, какого не знал прежде. Все силы и душу я отдал живописи — и она стала алхимией… Чтобы ощутимо и зримо воплотить чувство, мысль и дух, мне требовались совершенные орудия. Сколько раз я ночь не спал из-за неверного мазка! Только Гала знает…»

Но война приблизилась и к Аркашону: немцы после взятия Парижа стали бомбить Бордо. Напуганные супруги засобирались в Америку. Гала отправилась в Лиссабон, а Дали решил заехать домой, в Фигерас. Он постучал в двери родного дома во втором часу ночи, обнял своих родных после долгой разлуки, и его накормили «анчоусами, колбасой и помидорами с оливковым маслом». Сальвадор узнал подробности тех бед, что обрушились на его родину во время гражданской войны, коснувшихся и его семьи, — сестру Ану Марию красные посадили в тюрьму и даже пытали, отчего она, как пишет Дали в письме Бунюэлю, «тронулась умом… родные должны насильно кормить ее, она какает в постель…». Но к приезду брата она уже оправилась от потрясений.

В родном доме он словно окунулся в свое прошлое, ностальгические призраки детства будто ожили в нем. Его просто поразило, что абсолютно ничего не изменилось в его комнате с тех пор, как отец вышвырнул его из дома, в то время как анархисты, занявшие дом нотариуса во время революционных беспорядков, жгли костер прямо на полу столовой, отчего потолок и колонны были черными от копоти, а в паркете зияла черная яма. В своем секретере вишневого дерева он обнаружил в дальнем углу ящика ту самую дребедень, которую мать, любившая чистоту, постоянно выбрасывала, но спустя неделю она вновь там появлялась. Там были «булавка, пуговки, гнутая монетка, а вот и зайчонок, вот клейкий шрам на обломке уха с налипшей черной щетиной…»

Рука его оказалась в старой бурой пыли, и она навела его на такие мысли: «Пыль! Все преходяще, а этот комочек пыли — вечен. Он вне истории и тем сильнее ее. Пыль — динамит времен, в пух и прах она разносит историю».

Посетил он и Кадакес, где обнаружил свой дом разграбленным, на стенах — матерщина и лозунги, по которым можно было определить, кто здесь квартировал: анархисты, коммунисты, троцкисты, республиканцы и прочие… так и просится еще одно слово в рифму.

Встретился он и с Лидией, рассказавшей ему о том, что тут творилось во время, как она точно выразилась, — «НЕНАВИСТИАДЫ».

Из Кадакеса Дали отправился в Мадрид, где дождался визы и уехал в Лиссабон, чтобы отплыть оттуда с Галой в Америку. Он не знал, что покидает родину на целых восемь лет.