Вадим Старк - Наталья Гончарова

2-е. А я Пушкина, получа означенную доверенность во управление мое, его, Гончарова, имение, обязываюсь вышеизъясненное письмо при жизни его, Гончарова, ко взысканию никуда не представлять и никому не передавать, разве в таком токмо случае должна я представить, ежели какое государственное место вызывать будет его, Гончарова, кредиторов и т. д.

3-е. Есть ли означенной Гончаров, который дед мой родной, кончит жизнь его (чего Боже сохрани) прежде заплаты мне по описанному заемному письму денег, то я должна сие условие сохранить свято и нерушимо с сыном его, а моим отцом, коллежским ассессором Николаем Афонас. Гончаровым, который есть единственный после его наследник. — Вот тут преткновение, ибо он наследник, без него ничего, — ни вступает во владение, ни уничтожается опека, потому что дети его, при жизни его, не могут вступить во владение, чего я прежде не догадался».

Вся сделанная запись перечеркнута от первых до последних слов и внизу приписано: «Стало один конец — дать ей заемное письмо. А от ней подать в суд просьбу, что она при выдаче ее в замужество получила полное вознаграждение от вас и уже из имения вашего от наследников никакой части требовать не должна, а остается довольною вашим вознаграждением, а условие остается в двух только пунктах».

В конечном итоге появился на свет проект другого документа от имени Натальи Николаевны, который устраивал Пушкина:

«1831 года мая… дня я нижеподписавшаяся из дворян 10-го класса Наталья Николаева дочь Пушкина дала сей реверс Надворному Советнику Афонасью Николаевичу Гончарову в том, что по заемному письму данному мне им сего 1831 года мая… дня в занятых им у меня деньгах… руб. сроком на один год обязуюсь я Наталья Пушкина не токмо по истечении сего срока но даже до конца жизни его г. Гончарова в помянутой сумме денег, а также и на оную процентов нисколько не взыскивать, равно обязуюсь при жизни его г. Гончарова сие заемное письмо ни кому не передавать в противном же сему случае волен он г. Гончаров просить о поступлении со мной по законам и денег нисколько не платить. По кончине же г. Гончарова вольна я Пушкина сим обязательством его г. Гончарова расположить так как сама заблагорассудится».

Все документы от имени Натальи Николаевны, сохранившиеся в семейном архиве Гончаровых, не могли составляться без ее участия в заботах о будущем семьи. Но они, кажется, так и остались в проектах, которым не был дан законный ход. В итоге Наталья Николаевна получила в приданое от деда заложенное имение и медную статую Екатерины II, а от матери — заложенные бриллианты и изумруды. Наталья Ивановна предоставила зятю с дочерью закладные квитанции, чтобы они выкупили их сами, что Пушкин и сделал, а перед отъездом из Москвы вновь заложил.

Пушкины предполагали прожить в Москве полгода, на этот срок и была снята квартира на Арбате, а в конце июня собирались переехать в Петербург, о чем поэт писал Плетневу еще 13 января: «Душа моя, вот тебе план жизни моей: я женюсь в сем месяце, пол-года проживу в Москве, летом приеду к вам. Я не люблю московской жизни. Здесь живи не как хочешь — как тетки хотят. Теща моя — та же тетка. То ли дело в П. Б.! заживу себе мещанином припеваючи, независимо и не думая о том, что скажет Марья Алексевна» [48] Отсылка к грибоедовской комедии «Горе от ума»: Ах! Боже мой! что станет говорить Княгиня Марья Алексевна! .

Одна из подруг Натальи Гончаровой, княгиня Долгорукова, урожденная Малиновская, так представила картину отношений тещи с зятем той поры: «Наталья Ивановна была очень довольна. Она полюбила Пушкина, слушалась его. Он с нею обращался как с ребенком. Может быть, она сознательнее и крепче любила, чем сама жена. Но раз у них был крупный разговор, и Пушкин чуть не выгнал ее из дому. Она вздумала чересчур заботиться о спасении души своей дочери». Пушкин предпочел бы, чтобы она более заботилась о материальном ее положении. Как раз с выяснением денежных дел был связан тот самый крупный разговор, который переполнил чашу терпения, после чего Пушкин увозит жену в Петербург.

Оттуда он написал теще решительное письмо, в котором объяснил причины отъезда: «Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж ее бесчестный человек, а обязанность моей жены — подчиняться тому, что я себе позволю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость но, по-видимому, и то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить».

Всеми своими планами, в том числе и относительно переезда в Петербург, он делится только с Плетневым. Ему, не только другу, но и издателю, от которого во многом зависело материальное благополучие поэта, он поверяет свои дела, рассказывает об отношениях с тещей в уверенности, что тот поймет его, как никто другой. Так, заканчивая адресованное ему письмо, начатое еще 26 марта, Пушкин сообщает: «О своих меркантильных обстоятельствах скажу тебе, что благодаря отца моего, который дал мне способ получить 30,000 р., я женился и обзавелся кой как хозяйством, не входя в частные долги. На мою тещу и деда жены моей надеяться плохо, частию оттого, что их дела расстроены, частию от того, что на слова надеяться не должно. По крайней мере, с своей стороны, я поступил честно и более нежели бескорыстно. Не хвалюсь и не жалуюсь — ибо женка моя прелесть не по одной наружности, и не считаю пожертвованием того, что должен был я сделать».

Уже появился на свет первенец Пушкина и Натальи Николаевны, дочь Мария, когда за праздничным обедом 7 июня 1832 года все Гончаровы собрались за одним столом, Пушкин возобновил, пользуясь достойным поводом, разговор о приданом жены.

Впервые идея о продаже статуи Екатерины II появилась еще до свадьбы Пушкина с Натальей Николаевной, летом 1830 года, когда они нанесли визит деду невесты. Тогда началась история с «Медной бабушкой», как остроумно назвал ее поэт, которая затянулась надолго.

Бронзовая статуя была в восьмидесятые годы XVIII века заказана самим Потемкиным в Берлине скульптору Мейеру, в 1782 году отлита, а в 1786-м окончательно отделана, о чем свидетельствовала и надпись на ней: «Мейер лепил, Наукиш отлил, Мельцер отделал спустя шесть лет в 1786 году». Потемкин скончался, так и не расплатившись за нее. Несколько лет спустя статую приобрел прадед Натальи Николаевны Николай Афанасьевич Гончаров, решив установить ее в Полотняном Заводе в память о посещении его Екатериной II в декабре 1775 года. Такова была семейная легенда; но и Пушкин, и его друзья, в том числе С. А. Соболевский, всю эту историю излагали иначе, называя заказчиком самого прадеда Натальи Николаевны. Как бы то ни было, но скульптура была доставлена в Полотняный Завод, где и пребывала долгие годы, так и не установленная. Возможно, сначала помешала смерть Николая Афанасьевича, а позднее — нежелание наследников хлопотать о разрешении на установку и вступать в новые неизбежные расходы. Когда же Пушкин посватался к Наталье Николаевне, то Афанасию Николаевичу пришла в голову идея продать статую на металл, чтобы вырученные деньги отдать в приданое любимой внучке. Поэту не оставалось ничего иного, как попытаться претворить ее в жизнь, так как рассчитывать на приданое в какой-то другой форме ему явно не приходилось. Ко всему прочему, он доверился информации Афанасия Николаевича относительно цены в 40 тысяч рублей, которую ему якобы предлагали некие покупатели. Однако когда после долгих хлопот Пушкину удалось получить разрешение на переплавку и продажу статуи у самого императора, мифические покупатели не объявились.