Кристофер Хибберт - Частная жизнь адмирала Нельсона

Но их светлостей объяснения лорда Нельсона не убедили. Они не нашли «достаточных оснований, оправдывающих его отказ подчиниться приказу». Нельсон упрямо стоял на своем. «Адмиралтейство расценивает мое поведение, — писал он, — основываясь на букве закона, в то время как критерием в данном случае, я считаю, должен быть здравый смысл».

Вернувшись в начале 1800 года на Средиземное море, лорд Кейт твердо решил отучить непокорного подчиненного своевольничать и заставить его выполнять как положено приказы начальства. Он велел Нельсону ждать себя в Ливорно, а затем сопровождать назад, в Палермо.

Лорд Кейт, сын десятого лорда Эльфинстона, — примерный служака пятидесяти четырех лет, довольно требовательный, осторожный, лишенный воображения шотландец, чей единственный ребенок, Маргарет Мерсер Элфинстон, являлась близким другом и властной по духу наперсницей дочери принца Уэльского, принцессы Шарлотты, не принадлежал к числу тех людей, которые могли прийтись по вкусу Нельсону, и действительно не пришелся. Впрочем, антипатия была взаимной, хотя они и находили общий язык в отношении париков, считавшихся флотской молодежью старомодными. Несколько дней, проведенные лордом Кейтом с Гамильтонами и Нельсоном в Палермо, прошли, как нетрудно догадаться, в стесненной атмосфере, ощущаемой всеми, за вычетом мисс Найт. Она стала единственной, Kto сказал доброе слово нежеланному гостю, а тот, в свою очередь, рассыпался в комплиментах дочери сэра Джозефа Найта, адмирала, неизменно им ценимого. — «В общем, долгие восемь дней прошли как настоящий спектакль тщеславия и абсурда, — сетовал лорд Кейт. — От Палермо со всеми его соблазнами меня буквально тошнило, и единственное, чем удавалось спастись, так это отправиться спать не позднее десяти». Лорд Нельсон и леди Гамильтон показались Кейту «просто парой сентиментальных глупцов», а сам Нельсон, как Кейт говорил сестре, «ведет себя как на редкость раздувшийся болван».

Словом, Кейт с радостью оставил Палермо и направился к кораблям, запирающим выходы из занятой французами Мальты. Нельсон, его сопровождавший, тоже, казалось, ожил на море. В особенное возбуждение пришел он, когда 18 февраля 1800 года, находясь на борту своего флагманского судна к югу от Сицилии, услышал возглас впередсмотрящего, предупреждающего о появлении неизвестного корабля. Им оказался «Щедрый», участвовавший в абу-кирском сражении. Нельсон приказал своему флаг-капитану Эдварду Берри начать преследование: «Сэр Эдард (так Нельсон произносил имя «Эдвард»), пусть «Молниеносный» летит как на крыльях!»

И «Молниеносный» рванулся вперед, но не так быстро, как другой корабль английской флотилии, «Нортумберленд», готовый обойти его. «Ни за что, сэр Эдард! Вы же сами прекрасно знаете, «Щедрый» может капитулировать только перед флагманом. Мы должны обогнать «Нортумберленд» — и мы его обгоним».

Сэр Эдвард заметил: у Нельсона трясется культя — верный признак напряжения и гнева, обрушившегося на сей раз на явно замешкавшегося старшину-рулевого: «Эй ты, подлец, чего зеваешь? Сэр Эдард, а ну-ка вызовите вашего лучшего рулевого!» Но когда заговорили пушки «Щедрого», а английские канониры открыли ответный огонь, Нельсон вновь обрел хладнокровие и, по словам мичмана Парсонса, начал обнаруживать именно ту участливость и доброту — так редко проявлявшуюся в последние несколько месяцев, — которая и принесла ему любовь офицеров и матросов, служивших под его командой.

«Когда очередное ядро пробило стаксель на бизань-мачте, — повествует Парсонс, — Нельсон, погладив стоящего рядом юного моряка по голове, шутливо спросил его, как ему нравится эта музыка, и, заметив на лице того тень тревоги, успокоительно заметил — сам Карл XII, впервые в жизни услышав свист ядра, бежал, а ведь его впоследствии назвали «Великим», и своей отвагой он вполне это заслужил. «Короче, в будущем я многого от тебя ожидаю», — закончил Нельсон».

Методичный огонь, крошивший мачты «Щедрого», заставил французов капитулировать. Капитан Берри поднялся на борт и принял шпагу от смертельно раненного французского адмирала.

На следующий день Нельсон представил отчет невозмутимому, как всегда, лорду Кейту. Тот выслушал его молча и даже, могло показаться, с некоторым осуждением, но, столь же щедрый духом, сколь и строгий в поведении, докладывая в адмиралтейство, он чрезвычайно высоко оценил действия Нельсона.

Однако же прошло совсем немного времени, и у лорда Кейта появился новый повод для недовольства строптивым подчиненным. Командующий засобирался в Геную и на время своего отсутствия решил оставить у берегов Мальты, где оставались запертыми французы, именно Нельсона. Но у того, как выяснилось, имелись собственные соображения. «С равным успехом, — писал он Кейту, — речь могла бы идти не о четырнадцатидневной, а о четырнадцатилетней задержке. Я же не могу оставаться здесь по состоянию здоровья и вынужден просить вашего разрешения вернуться к друзьям в Палермо». И несмотря на настойчивые просьбы коммодора Трубриджа, всячески пытавшегося отговорить его, Нельсон все-таки вернулся в Палермо.

Его поведение вызвало явное неудовольствие и капитана Харди, и Трубриджа, хотя первый, человек более спокойный и уравновешенный, не столь открыто высказывался о леди Гамильтон, считая отношения с ней личным делом адмирала, поскольку они не вредят службе, но, к сожалению, дело порой обстояло иначе. Вот, например, такой случай. Провинившиеся матросы с корабля под командованием Харди явились к леди Гамильтон с просьбой избавить их от наказания, используя свое влияние. Она отправилась к Харди, тот, как обычно, ничего определенного не сказал, но на следующий же день матросов подвергли экзекуции, а за визит к леди Гамильтон капитан велел дать еще по десять плетей, о чем ей и сообщил, добавив, что так будет и впредь при любой попытке вступиться за нарушителей дисциплины.

Самовольство Нельсона, объясняемое многими его безумной любовью к леди Гамильтон, вызывало все большую озабоченность и в Англии, и на Средиземноморском флоте. Его старинный приятель, адмирал Гудолл, писал ему из Лондона, вспоминая историю Риналдо, одного из самых благородных рыцарей в окружении Карла, и заманившей его в любовные силки прекрасной колдуньи Армиды.

«Надеюсь, как говорят моряки, мое письмо застанет Вас в добром здравии, в каковом и я пребывай… Вас сравнивают с Риналдо, попавшим в руки Армиды, и для Вашего спасения, говорят, требуется твердость Убальдо и его брата-ры-царя. Кто спорит, соблазн велик, я и сам ему весьма подвержен. Но согласно моей максиме, Cupidus voluptatum, cupidor gloriae (Как бы ни жаждал я любви, славы я жажду более). А впрочем, будь что будет, здоровья и счастья Вам».