Кристофер Хибберт - Частная жизнь адмирала Нельсона

А вот строки, написанные Нельсоном за несколько часов до роковой атаки под Булоныо:

«От души надеюсь, тебе удастся подыскать для меня хороший, удобный дом, доступный по цене. В настоящий момент у меня имеется 3000 фунтов. О том, чтобы обратиться к сэру Уильяму, и речи быть не может! Скорее я с протянутой рукой пойду по миру… Добавь еще две тысячи на обстановку… Как ты, наверное, и сама догадываешься, все мои мысли заняты сегодняшним ночным делом… Услышав залп, подумал: голову дам на отсечение, если французы не попрыгают за борт и не поплывут к берегу… Если наши люди поведут себя, как я рассчитываю, потерь будет немного. Руки чешутся, до чего хочется оказаться рядом с ними! Но куда ты все же предпочла бы поехать?»

После булонских событий Нельсона уязвила реакция «Морской хроники», иллюстрированного журнала, состоящего главным образом из статей действующих флотских офицеров. В одном из последних номеров появилась публикация с завуалированными намеками на то, что Нельсону следовало бы возглавить операцию самому. В другом напечатали картинку: бывалый моряк спрашивает у своего давнего товарища по Гринвичу, тоже отставника: «Слушай, Бен, а кто такой Бронте, к которому обратился пресловутый Нельсон?» — «Понятия не имею». — «Ну что ж, могу сказать только одно: он, прошу прощения, полный болван! Зачем звать кого-то на помощь, если никто лучше самого Нельсона с делом не справится?»

Нельсон, судя по письмам к Эмме, мечтал о новой атаке на французов, надеясь поквитаться за неуспех и заставить их «заплатить по полной», хотя как и где это могло осуществиться, «не скажет ни один смертный». А пока ему надо присутствовать на похоронах и навещать раненых. Для Паркера и другого молодого офицера, тоже получившего ранение, Фредерика Лэнгфорда, бывшего с ним на «Слоне» под Копенгагеном, Нельсон снял комнаты в дильском пансионе, где и посещал их дважды в день. «Не найду слов для выражения признательности за заботу адмирала обо мне, — писал Паркер леди Гамильтон. — Милорд печется обо мне буквально как родной отец: приходит в шесть утра, потом в десять вечера… Я бы все отдал, лишь бы иметь возможность услужить ему… моему другу, няньке, спутнику, заступнику». Нельсон с трудом сдерживался, глядя, как страдает юноша, так и льнущий к нему, повторяющий, что жизни без него не мыслит, и «рыдающий, как младенец». Возвращаясь к себе в каюту, Нельсон еще острее ощущал отсутствие леди Гамильтон. «Поднимаюсь на борт, — писал он, — а Эммы нет. Сердце на части рвется. Стою молча и не знаю, как вынести разлуку, дорогая моя жена! О Боже! Как все переменилось! Мне так плохо, даже голова идет кругом».

Фредерик Лэнгфорд выкарабкался, а вот Паркер, которому исполнилось всего двадцать два года, — нет. У него было раздроблено бедро, он перенес тяжелейшую операцию — ногу пришлось ампутировать. «Операция оказалась длинной, болезненной и сложной… Стоны слышались издали». Будь Нельсон ему даже отцом, он не смог бы «переживать сильнее». Под конец у него уже не было сил видеть «дорогого доброго маленького Паркера» в столь ужасном состоянии, а получив сообщение о кончине молодого человека, Нельсон почувствовал — «сердце (его) разбито». В ту ночь адмирал не заснул ни на минуту, а утром чувствовал себя совершенно разбитым и «смертельно несчастным». Он попросил на память для себя прядь волос покойного, дабы унести ее потом с собой в могилу, и долго еще запечатывал письма черным воском.

Отец молодого человека, лицемер и нахлебник, оказался, по словам Нельсона, совершенно не похож на сына. «Сейчас у него на 72 фунта больше, чем когда он приехал в Диль… Он хуже карманного воришки. Право, для него самого было лучше, если б он вел себя со мною так же открыто, как я с ним… Как жаль, что у нашего дорогого Паркера такой отец!»

Похороны молодого человека, прошедшие под ружейный салют и приглушенный бой барабанов, оказались тяжелейшим испытанием для Нельсона. У него и раньше, когда ему приходилось бывать на подобных печальных церемониях, выступали слезы на глазах, но сейчас Нельсон, совершенно раздавленный горем, открыто рыдал над отверстой могилой, прислоняясь, дабы не упасть, к дереву.

Тем летом и осенью Нельсон вообще часто впадал в депрессию. «Не жизнь, а сплошная печаль и тоска», — пожаловался он как-то. «Сегодня мне что-то совсем плохо», — признавался он в другой раз леди Гамильтон. Он чувствовал, Сен-Винсен и Трубридж затеяли в адмиралтействе интригу, намереваясь удерживать его подальше от Лондона и таким образом не дать увидеться с Эммой, пусть даже на самое короткое время. Сен-Винсен убеждал — поскольку его пребывание на посту благотворно воздействует на общественное мнение — было бы «чрезвычайно желательно», чтобы там он и оставался. Трубридж соглашался с его мнением, да и как ему не соглашаться, с горечью упрекал Нельсон своего старого друга, откровенно взявшего сторону его жены. «Все это его рук дело, им с Сен-Винсеном достает жестокости не пускать (меня) в Лондон». Ужасно болят зубы, жалуется Нельсон леди Гамильтон, не в порядке кишечник. «Жаль, но адмиралтейство не хочет меня услышать… Наверное, у них там нет кишечника… стая волков… Никому нет дела до меня и моих страданий».

Хоть жилище подыскать удалось. Сначала говорили о доме в Тёрнем-Грине, и леди Гамильтон «уже все устроила» для покупки. Но, услышав о продаже усадьбы в Мертоне, графство Суррей, расположенной недалеко и от адмиралтейства, и от Портсмута, о Тёрнем-Грине передумали.

Мертон — деревня на реке Уондл, прославившаяся в Средние века августинским монастырем, где некогда учились Томас Беккет и Уолтер де Мертон, верховный судья Англии и основатель Мертонского колледжа в Оксфорде. Дом — Мертон-плейс, расположенный к югу от улицы, носящей ныне название Мертон-Хай-стрит, построили в 1690 году. Он представлял собой двухэтажное здание в неоклассическом стиле. К нему вела дорога, обрывающаяся у декоративного канала с симпатичным мостиком в один пролет и железными перилами, а затем ведущая к конюшням, отчасти скрытым за высоким кустарником. И дом, и прилегающая к нему территория требовали значительного обновления. Под дорогой следовало создать проход, соединяющий дом с пристройками, а в комнаты на нижнем этаже врезать новые окна, чтобы они, и без того немаленькие, выглядели еще просторнее. Гостиные должны выходить на веранды, а внутренние двери хорошо бы сделать зеркальными. Вдобавок ко всему, решила леди Гамильтон, дом нуждается в новых кухнях, ванных комнатах и современных туалетах.

Продавался он с обстановкой — за 9 тысяч, в нынешнем исчислении примерно 550 тысяч. Учитывая многообразные и дорогостоящие работы, планируемые леди Гамильтон, это было гораздо больше, чем с самого начала имел в виду Нельсон. Тем не менее, уступая ее горячим настояниям, он без колебаний и торга согласился с предложенной ценой, велел нанять топографа для проведения необходимых замеров и дал распоряжение своему поверенному договориться с продавцом об условиях сделки: три тысячи при подписании купчей, потом рассрочка на три года, в течение которых в два приема будут выплачены оставшиеся шесть.