Татьяна Шмыга - Счастье мне улыбалось

И в художественном руководстве нашего театра люди сейчас талантливые. Главный дирижер Павел Сальников в свое время пришел к нам из Большого театра, где начинал концертмейстером в балете. Он великолепный пианист и вообще музыкант блестящий. И что важно, с театральным чутьем. Есть у нас еще один интересный дирижер, с которым я, к сожалению, еще не работала, — это Юрий Яковлев.

Несомненно, неординарен как творческая личность наш главный балетмейстер Борис Барановский. Танцы, поставленные им, всегда оригинальны, правда, на мой взгляд, иногда сложны, но все, что он делает, невероятно интересно. Современно мыслит наш главный художник Владимир Арефьев, сценограф не просто умный, с выдумкой, но мастер именно музыкального театра. Недаром он еще и главный художник Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко…

Да, талантов у нас много, но меня смущает, как растят в театре, как воспитывают молодых. Мне кажется, с точки зрения роста актера не совсем правильно, что они приходят и сразу получают ведущие партии. Сначала надо «походить ногами» по сцене, попробовать ее, почувствовать, как с тобой сосуществуют в спектаклях другие актеры, более опытные, чему-то научиться у них. Я помню, как мы в свое время ходили на все спектакли, смотрели на игру старших коллег и учились, учились. А сейчас такого я не наблюдаю.

У нас столько лет нет главного режиссера, человека, осуществляющего репертуарную политику театра, создающего его уровень. И это сказывается на многом. Да, режиссеров-постановщиков спектаклей хватает, но человека, определяющего лицо театра, нет. Почему такое происходит — не знаю. Видимо, тут несколько причин. Для театра оперетты нужен человек универсальный и не просто с режиссерским талантом, а личность. Он должен знать хорошо музыку, законы театра, обладать высокой культурой, эрудицией в других областях искусства. Он должен знать больше, чем ты, и этим вызывать интерес. И еще — он должен любить актеров.

Театр оперетты — театр особый. Это только говорят: «Ах, оперетта! Легкий жанр!» Совсем не так. Наш вид искусства сложен своей синтетичностью. И здесь как нигде нужен человек с хорошим вкусом. Ведь мы не ставим, как в драматических театрах, пьесы таких авторов, как Чехов. Либретто, написанные для наших спектаклей, порой оставляют желать лучшего с точки зрения литературных достоинств. И только человек со вкусом сможет убрать все шероховатости, все сомнительное и «вытянуть» либретто на нужный уровень. Но то ли сейчас нет таких людей, то ли они не хотят идти к нам.

Что касается дружбы с актерами, то я не замыкалась на своем коллективе — у меня были друзья и в других театрах. Много лет я поддерживала очень тесные отношения с Николаем Александровичем Анненковым из Малого театра и его женой Татьяной Митрофановной. Это были не просто интересные люди — это были личности. И судьбы у них были неординарные. Для Николая Александровича, актера старой закалки, человека прежней культуры, театр был храмом, а не местом работы, и прожил он в нем на удивление долгую жизнь, успев отметить в 1999 году, за несколько дней до кончины, свой вековой юбилей. К сожалению, Татьяна Митрофановна, Танечка не дожила до сотого дня рождения мужа всего два года.

Она тоже была человеком незаурядным — умная, образованная, эрудированная, очень одаренная. Училась Таня у К. С. Станиславского, была последней его ученицей и очень талантливой. Но так вышло, что играла она потом немного — из-за боязни сцены работать в театре так и не стала. Хотя, по свидетельству тех, кто видел ее, играла прекрасно. В свое время знаменитый В. В. Ванин даже предлагал ей роли, которые когда-то были в репертуаре самой М. Н. Ермоловой: видимо, великолепный актер и режиссер видел в Тане те же артистические данные, которыми обладала великая актриса.

Не выступая на сцене, Татьяна Митрофановна тем не менее пользовалась в актерском мире известностью, и к ней относились с почтением. И не потому, что она была жена знаменитого мужа, — нет, Танечка и без того была достойна уважения. Она работала режиссером в училище Малого театра, правда, отношения у нее там складывались не всегда просто, потому что характер у Тани был не из легких: независимая в суждениях, она не терпела компромиссов, говорила в глаза то, что думала. Конечно, такое мало кому, особенно дуракам и бесталанным, могло понравиться.

О том, что это женщина с характером, с острым язычком, я узнала и сама, когда впервые увидела ее. Познакомились мы с ней при весьма оригинальных обстоятельствах. Мне нужно было сшить себе то ли новое пальто, то ли новый костюм, и вот в поисках хорошего материала мы с Шурой, Александрой Филипповной Степановой, зашли в один из лучших тогда в Москве комиссионных магазинов на Пушкинской улице, благо, он находился недалеко от театра. Шура часто ходила в этот магазин, и у нее там была знакомая продавщица. Мы стали разглядывать материал, который она нам предложила, и в это время я услышала чей-то низкий голос: «Из одеяла костюм не шьют». Мы оглянулись — рядом с нами у прилавка стояла видная женщина, явно не «из простых».

Шура сразу узнала эту даму: «Татьяна Митрофановна! Здравствуйте!» Оказывается, они давно были в дружеских отношениях. Теперь она захотела представить даме и меня: «Познакомьтесь, это Танечка Шмыга». — «Ох! Я так давно хотела познакомиться с ней поближе!» Словно и не было минуту назад колкости…

С тех пор началась наша дружба. Это была даже не дружба — это было большее, это была взаимная человеческая привязанность. И дружили мы до последних дней Тани, до последних дней Николая Александровича. Танечка была на нашей с Анатолием Кремером свадьбе, потом помогала нам переезжать, когда мы получили теперешнюю квартиру…

Общение с Татьяной Митрофановной дало мне очень много, я столькому у нее научилась, столько от нее узнала. Была она очень содержательным, глубоким человеком. У нее была светлая голова, потрясающая память, она очень хорошо знала русскую литературу. Как-то к ним домой пришла съемочная группа с телевидения — делать передачу о Николае Александровиче. И режиссер передачи буквально влюбилась в Татьяну Митрофановну и сделала потом с ней еще две передачи: в первой Таня читала Тургенева, во второй — Блока. И как читала! Не влюбиться в нее было нельзя, хотя с ней было непросто. Иногда она была деспотична даже со мной, хотя очень любила меня. Я это знала, видела, чувствовала. И до сих пор слышу ее обращение ко мне — только переступишь порог, и сразу раздавалось: «Таню-ю-шенька!» Привечала Татьяна Митрофановна многих, но многих и не допускала в дом — отбор знакомых у нее был жесткий. Иногда из-за, казалось бы, какого-нибудь пустякового проступка могла вычеркнуть человека из своего круга.