Татьяна Шмыга - Счастье мне улыбалось

Она во многом выделялась среди обычных людей: даже когда шла по улице, редко кто не задерживал на ней взгляда или не оглядывался ей вслед. Такая горделивая была у Тани осанка, такое достоинство чувствовалось в этой женщине, такая значительность. Но у этой «графинечки», как называл ее Сергей Яковлевич Лемешев, друживший с ней, были золотые руки — она отлично шила, всегда сохраняя только одной ей присущий стиль. У нее росли разнообразные цветы — в ящиках на балконе Таня выращивала и самые обычные ноготки, ромашки, васильки, душистый табак, и какие-то необыкновенные растения. Вообще, отношение к цветам у нее было удивительное — она считала их живыми существами. Принесешь ей букет, и она начинает их целовать, что-то шептать им…

Татьяна Митрофановна держалась достойно в любых жизненных ситуациях, а пережить ей пришлось столько горя, пройти через столько испытаний. Судьба не щадила эту яркую женщину. Очень рано Таня вышла замуж за одного дипломата. В 30-е годы его арестовали, пострадала и она… Таня не любила вспоминать о том страшном времени…

Потом она вышла замуж за артиста Большого театра Василия Ивановича Якушенко, очень известного тогда прекрасного тенора. У них родился сын Андрей, жизнь наладилась… Но судьба снова нанесла удар — Василий Иванович неизлечимо заболел. И Татьяна Митрофановна, очень любившая мужа, в течение девяти лет не отходила от него, меняя одну больницу на другую.

Через какое-то время после кончины В. И. Якушенко Таня стала женой Николая Александровича Анненкова и прожила с ним тридцать лет. Несмотря на то что она, опять вышла замуж, память о Василии Ивановиче в их доме сохранялась — в квартире были его портреты, какие-то вещи. И прежнюю свою фамилию Таня оставила — писалась теперь Анненковой-Якушенко. Николай Александрович относился к этому с уважением и пониманием, хотя, надо сказать, был он для домашних человеком трудным. Даже Таня с ее твердым характером не могла противостоять особенностям своеобразного поведения Николая Александровича. А может, по мудрости своей, просто терпела, не хотела осложнять отношений в семье.

Она понимала, что муж ее человек неординарный, большой артист, что к нему нельзя подходить с обычными мерками. Случалось, что-нибудь не понравится Николаю Александровичу, так, мелочь какая-то — то чай остыл или, наоборот, слишком горяч, то блюдо приготовлено не так, — и он начинает капризничать. Доведет Таню чуть не до слез и тут же падает перед ней на колени — плачет сам, просит прощения. А через полчаса все повторяется снова — то не так, это не так… Спектакль на дому, да и только…

Колоритнейший человек был Николай Александрович. Дома чуть ли не тиран, большой избалованный ребенок, а в обществе остроумный, интереснейший рассказчик с потрясающей памятью. В Театральном училище имени Щепкина устраивались вечера, и Анненков, которому тогда было под сто лет, без запинки читал Державина:

Или начинал рассказывать о том, как он пришел в Малый театр в 1924 году, причем помнил, когда, куда и с кем ездили они на гастроли, называл по именам всех, с кем ему довелось играть… Рассказывал о репетициях с Ильей Яковлевичем Судаковым, да с такими подробностями, с таким юмором, с такими интонациями, что студенты были потрясены: человеку столько лет, а он помнит все в деталях, помнит все мизансцены.

А как он пел! Ведь у Николая Александровича был настоящий певческий голос, баритон удивительной красоты. В свое время он стоял перед выбором — кем быть? Певцом или драматическим актером? У него и на сцене разговорный голос был красив, с такими обертонами, с такими модуляциями.

Н. А. Анненков был живым воплощением традиций Малого театра: он не просто играл на этой прославленной сцене — он служил театру. Правда, в иные времена отношение к нему было далеко не безоблачным: Анненков и по характеру был не самым удобным в общении, и одарен он был явно больше тех, кто руководил тогда театром. Все это сказывалось на его положении в труппе. Я считаю, что Н. А. Анненков сделал в искусстве меньше того, что мог бы, потому что ему мешали, — иногда по нескольку лет он вообще не получал новых ролей. Конечно, он все это тяжело переживал и, чтобы занять себя, преподавал в училище при родном театре, работал там до последнего. Но все равно, основное для актера — сцена. Там его настоящая жизнь…

Зато дома все крутилось вокруг Николая Александровича — здесь он был центром вселенной. Главным было его дело, его творчество, его роли, его здоровье, его настроение… Он действительно мог полностью отдаваться своему искусству, не отвлекаясь ни на что постороннее, потому что рядом были два преданных ему человека, посвятивших себя тому, чтобы ему было хорошо, спокойно, удобно.

Татьяне Митрофановне помогала, вела все хозяйство женщина, по-своему тоже уникальная — Варечка, Варя, прожившая вместе с ней более шестидесяти (!) лет. Когда-то, еще девочкой, Варечка, приехав из деревни, оказалась в семье Татьяны Митрофановны, да так и осталась у них на всю жизнь. Были Таня и Варя как сестры. На одном из юбилеев Анненкова я сказала: «Конечно, Николай Александрович, вы великий талант, большой артист, но надо отдать должное и этим двум женщинам, которые сделали все, чтобы вы могли спокойно заниматься своим делом».

К сожалению, совсем недавно, когда еще шла работа над этой книгой, Варечки не стало. Ушел последний человек из той семьи, которая была мне так дорога. Жили Анненковы в большом театральном доме на улице Немировича-Данченко (теперь это снова Глинищевский переулок). Сейчас это внушительное серое здание украшают многочисленные мемориальные доски — свидетельства того, что здесь жил цвет нашей театральной культуры, люди, составившие ее славу: В. И. Немирович-Данченко, О. Л. Книппер-Чехова, А. К. Тарасова, И. М. Москвин…

Квартира Анненковых была очень красивая, со стильной антикварной мебелью — Танечка славилась своим изысканным вкусом. Но главное — у них была особая атмосфера, говорившая о том, что здесь живут люди искусства. Это был истинно старомосковский актерский дом, на мой взгляд, последний из настоящих интеллигентных театральных домов. По крайней мере таких я больше уже не встречала. Там все было особое, все было свое, неповторимое. Рассказать на словах об этой «особости» нельзя — эту атмосферу надо было чувствовать, дышать ею, жить в ней, пропустить через себя. Придешь в гости и уже из прихожей слышишь, как Николай Александрович либо повторяет роль, либо декламирует стихи, либо поет… Сядем за стол, говорим о том о сем, и вдруг в какой-то момент чувствуешь: что-то происходит — это они начинают играть. И не поймешь, то ли Николай Александрович и Танечка продолжают, разговор, то ли это отрывок, сцена из неизвестной тебе пьесы. Ощущение было невероятное. А они не могли не играть даже в обычной жизни — оба родились быть актерами… Актерами хорошими… Уникальные люди…