Татьяна Шмыга - Счастье мне улыбалось

Помню весьма глубокомысленное замечание секретаря партийного бюро театра, балерины, которая ничтоже сумняшеся призналась: «Что это за спектакль, если, прослушав первый акт, я не могла запомнить ни одной мелодии?..» Кремер не мог удержаться, чтобы осторожно не прокомментировать: «При чем здесь музыка? Может, дело в музыкальной памяти?..» Действительно, ведь это так трудно — запомнить некоторые мелодии Глинки, Бизе, Равеля… Алексей Александрович Николаев сидел молча: он много сотрудничал с различными театрами и наслушался там всякого.

Хотя нам было обидно, мы понимали, что все же надо было показаться впервые вместе с оркестром — тогда бы прекрасная музыка зазвучала во всей красоте. В общем, разругали и режиссера, и его либретто, хотя оно было интересным, вполне целостным, а отрывки из пьес Лопе де Вега удачно использовались в зависимости от сюжета. Приговор был таким: все надо прекратить и больше не заниматься этим спектаклем, тем более что в портфеле театра есть новые произведения, надо ставить их и не отвлекать актеров непонятно на что.

Это был первый художественный совет, в заседании которого участвовал только что назначенный новый главный режиссер театра Юрий Александрович Петров. Он попросил слова: «Товарищи, так нельзя. Ведь ваши коллеги столько работали. Как же можно вот так сразу взять и бросить такую работу? Мне, например, многое понравилось. Понравилась музыка… Давайте дадим им время, чтобы все довести до конца. Я берусь помочь…» Говорил Петров долго, ему никто не возражал — все-таки главный режиссер…

Он действительно стал с нами репетировать и за две недели «собрал» спектакль. Потом пошли репетиции с оркестром, и это сразу дало актерам другой настрой. С начала моей работы в театре и по сей день я больше не встречалась с такой проникновенной, с такой качественной, с такой неопереточной музыкой. Но это была и не оперная музыка — это была, как назвали авторы, музыкальная фантазия на тему Лопе де Вега, точнее, «Эспаньола, или Лопе де Вега подсказал».

Наконец мы показали свою «Эспаньолу» публике 30 апреля 1977 года. Правда, никакой афиши при этом не было. Просто была подмена какого-то дневного спектакля, объявленного ранее. Что-то там сорвалось, вот и решили заменить его уже готовой «Эспаньолой». Так что зрители купили билеты на одно представление, а попали совсем на другое, неожиданное для себя.

Открывался занавес, и они видели пустую сцену: никаких декораций, даже «задника» не было, лишь в глубине сцены свален какой-то реквизит. Стояла только ширма, небольшая банкетка… И все. По тем временам такое оформление для нашего театра действительно было непривычно. Оркестр не играл, в зале стояла тишина, никакой увертюры, на сцене — полумрак, горел только дежурный свет… Было неясно, начался спектакль или нет. Раздавались только отдельные слова типа «гарде», «пике» — это на сцене у артистов шел обычный урок фехтования. Потом слышался хлопок преподавателя — перерыв! Актеры уходили, кто-то из них забывал на полу шпагу. Сцена совершенно пустела…

В этот момент часть зрителей в зале могла видеть, как в глубине сцены вниз движется обычный грузовой лифт. Было слышно, как хлопала его дверца. И появлялась я в самом обыкновенном наряде, в каком ходят тысячи женщин, — в брючках, в сапожках, в темно-коричневой облегающей маечке… Пересекала сцену по диагонали и натыкалась на шпагу…

Все уже понимали, что спектакль давно идет. Я брала шпагу и с силой вонзала ее в пол. Она начинала качаться из стороны в сторону, как бы вибрировала. И в это время в оркестре раздавался звук гитарной струны… Я подходила к банкеточке, замечала томик Лопе де Вега, брала в руки, раскрывала, начинала читать его стихи. В оркестре возникала страстная, в испанском стиле музыка — оригинальная тема моей героини.

Тут же, на сцене я набрасывала поверх брючек кусок яркой ткани, обертывала его вокруг талии, закалывала — делала юбку — и сразу превращалась в испанку. И потом в течение спектакля так же быстро меняла костюм — надевала разные цветные юбки, воротнички, белые манжеты…

Смысл такого, прямо на глазах публики, превращения был в том, чтобы и люди в зале тоже могли преобразиться, отбросить каждодневные заботы и перенестись в другой мир, в мир Театра, который возникал тут же, на их глазах, могли погрузиться в красочную атмосферу Испании XVII века. Зрители приняли эту игру, это приглашение участвовать в ней. И полюбили «Эспаньолу» именно за ее театральность.

Но все же поначалу публика была даже растеряна от того, что происходило на сцене, и когда первый акт завершался великолепным лирическим дуэтом и я с веером в руках уходила на оркестровой коде в тот угол сцены, где меня ждал такой обычный лифт, когда гас свет, в зале какое-то время стояла тишина. Такой же уход был у меня и в конце спектакля. Кусок ткани лилового цвета я перекидывала теперь уже через руку, поворачивалась, шла к лифту, садилась в него, хлопала дверью и уезжала. Все — Театр кончился: героиня, испанка, актриса стала обычной женщиной и ушла в обычную жизнь. На сцене оставался герой (его играл Герард Васильев) и смотрел вслед. Такой красивый, романтичный в своем элегантно-эффектном костюме — в черном трико и малиново-красной рубашке. В его позе, в его взгляде было что-то такое, словно он пытался разгадать — неужели их любовь осталась только на сцене? А может, это все-таки было в реальной жизни? Звучала та же музыкальная тема героини, что и в начале спектакля… Шел занавес…

А потом начинались поклоны. Не обычные, какие бывают после каждого спектакля в каждом театре. Нет, в «Эспаньоле» поклоны были частью этого театрального действа, они были очень удачно срежиссированы: мы выходили и парами, и все вместе, я успевала даже менять цветные юбки. А в оркестре все это время звучала прекрасная, ритмичная музыка…

Зрители приняли «Эспаньолу» с восторгом. Но настоящим потрясением для нас было то, что мы увидели после спектакля. Когда мы вышли из театра в Копьевский переулок (раньше служебный вход был там, а не как сейчас, с Кузнецкого моста), то весь он, вплоть до Большого театра, был запружен людьми. Это были зрители, ждавшие актеров на улице. Разумеется, поклонников возле нашего театра я видела и раньше, но их нельзя было назвать толпой — так, стояли отдельные группки, а тут! Тут было самое настоящее столпотворение. После всего, что нам пришлось выслушать на художественном совете, испытать во время работы, увиденное было полной неожиданностью. Мы еле-еле пробрались к машине, конечно, поговорив, постояв со зрителями. И уехали на дачу к Татьяне Саниной, которая была на спектакле. Она призналась мне: «Тяпа, я никогда не плакала в нашем театре, но тут не могла сдержаться — такого у нас еще не было». Плакала Татьяна от переполнявших ее чувств, потому что в спектакле ничего печального по сюжету нет.