Владимир Герлах - Изменник

Плакал злыми слезами: «Куда же я теперя пойду с моими детьми малыми. Идол проклятый! забыл, как босой с меня валенки стащил! как я его от партизан спасал!» Антонина продолжала с шумом двигать кастрюлями, испуганно косилась на дверь в коридор: «Опять по кастрюлям лазил, мои гренки на двор выбросил, опять заставляет на обед один суп и вареное мясо подавать, аспид долговязый!»

В канцелярии инициатива Кирша оказалась негодной! Галанин рылся в бумагах находил неточности, зло иронизировал: «Только отвернусь, сразу же напутаете! Смотрите сюда! вы видите! Это что?» Кирш пытался оправдаться, ссылался на Веру, Галанин махал рукой: «Она переводчица и при всем желании не может переводить и одновременно исправлять ваши глупые ошибки? Исправьте и будьте в будущем более внимательным!»

На Веру старался не смотреть, только раз заметил вскользь: «Вы лучше выглядите… щеки порозовели! я чертовски рад!» отчего Вера стала совсем пунцовой точно розы зацвели на лице, нежные и бархатные! Ушел снова к себе в кабинет и затих, перестал мешать работе своим криком… Все успокоились и Вера занялась очередной посетительницей, высокой, очень худой женщиной с горем в глазах… слушала внимательно, сочувственно кивала головой и переводила Киршу. Кирш, злой и сконфуженный отказался сам решать: «Объясните сами коменданту… довольно с меня его инициативы!»

Вера решительно поднялась и захватив с собой уже готовую бумажку, прошла к Галанину. Смотря на его китель с железным крестом, объяснила… Галанин, внимательно что-то высматривал на карте, буркнул: «Вы ведь сами знаете… случаи уже были. Хочет забрать своего сына из лагеря? Превосходно! пусть забирает, давайте, подпишу: мне нужны колхозники!» Уже готов был расчеркнуться: «А где же поручительство старосты? Давайте сначала его, вы ведь знаете порядок!» Вера покраснела и призналась: «Поручительства нет! Этот парень вузовец! Он учился в последние годы в Минске!»

Галанин порвал бумагу: «В таком случае, я не могу! вы ведь знаете прекрасно, что я могу брать из лагеря только колхозников моего района и под поручительство старост! Сожалею очень, но не могу. Вы можете идти!»

Вера пыталась его убедить: «Единственный сын у матери! ее поддержка! отец на войне!» Замолчала, услышав злой смех: «Все так! у всех единственные сыновья! Я сказал, что не могу, значит не могу… идите и не мешайте мне!» Вера посмотрела на хмурое лицо, которое неприятно кривилось, она его ненавидела в эту минуту, этого хама! бессердечного и злого белогвардейца, даже немца! ушла, хлопнув дверью.

Галанин, побледнев вскочил, хотел бежать вслед переводчице и ее оборвать, передумал, махнул рукой и подошел к окну, внимательно следил за высокой женщиной, вышедшей на площадь и сгорбившись шедшей, шатаясь, к липам, побежал к двери в приемную, распахнул ее и кричал: «Что это за женщина, которая вышла от нас и плачет? Почему она плачет?» Сердитая Вера отвернула голову: «Вы ведь сами ей только что отказали, вот она и плачет!» — «Вернуть немедленно… привести ко мне! Приказываю! Торопитесь, а то она уйдет черт знает куда и тогда что? Я вас спрашиваю, что-тогда?»

Галанин сидел снова за столом, внимательно слушал и смотрел как по худым морщинистым щекам, как будто, еще молодой женщины, катились слезы и сердился: «Гражданка Манькова, одно из двух: или плачьте, или говорите толком в чем дело? Говорите, что ваш сын Коля сидит в лагере военнопленных в областном городе? Хорошо… понял, наконец! Дальше… вузовец! Это плохо! Мне нужны колхозники, а не вузовцы, землю пахать и сеять, а не задачи решать! Сейчас война и учиться некогда! Что это? Взятка? А ну покажите! Гм! немного… кусок сала дюжина яиц! Это совсем мало! Говорите, что еще постараетесь! Ну тогда, в таком случае я подумаю! поищу выхода! Вера! У вас там нет случайно в приемной какого-нибудь старосты! Есть из Париков! Подождите, дайте вспомнить… Ага это мне подходит, давайте мне сюда вне очереди!»

Галанин диктовал Вере, Вера быстро стучала клавишами пишущей малинки: «Я, староста колхоза Парики, ручаюсь, что колхозник Николай Маньков, мне лично известный, добросовестный работник… в политическом отношении благонадежный… прошу освободить, необходим для весенних работ.» — «Так все… теперь дату и подпись! Подписывайтесь, староста Петр Семенчук!» Семенчук с испуганным безусым лицом скопца протестовал: «Господин комендант… я его Николая.»

Но Галанин снова погрузился в рассматриванье карты, грубо кричал: «Не мешать! черт вас побери! нет у меня времени с вами возиться! у меня важные дела! Вы слышите, Семенчук! Ну! Долго я вас еще буду ждать? Вера, дайте ему ручку… подписывайте! Неужели я вам должен еще руку водить? Вот тут! смотрите! Или, может быть вы неграмотный?» Семенчук обиделся: «Грамотные мы! Только я хотел вам сначала уточнить… я этого Николая в жизни…»

— «Ладно! ладно! потом будете трепаться!.. пишите, черт вас побери!»

Семенчук, наконец, подписался, высунув язык, смотрел как Вера промокала чернила, снова стал путаться: «Я этого Николая Манькова, вот убей меня Бог! до сегодняшнего дня…» — «Хорошо, да конечно, вы его должны запрячь как следует! пусть пашет! Пока уходите, приму потом! когда кончу с этой гражданкой! Ну живо поворачивайтесь, или я должен вам помочь выйти?»

Галанин взял поручительство в руки, прочел внимательно. Ну вот это совсем другое дело получается, раз староста поручился, все просто! Теперь пишите, Вера, в лагерь по шаблону как всегда, а я пока напишу майору, что бы он ускорил дело. Вот что, Манькова, вы когда думаете ехать? Когда подводу найдете? Ну это плохо! Подвод у нас нет! Где Аверьян?»

Через полчаса все было оформлено. Аверьян на кухне делился своей радостью: «Простил в последний раз! еду в областной! С Ахом! На цельную неделю! Слава те, Господи! Не буду его черта, видеть! Наберу с собой сена и овса, в два счета Манько-ву доставлю и обратно с ее Колькой привезу! Очень даже кстати получается! пусть других помучает, с меня хватит его вопросов!» Галанин проводил Манькову, жал ей руку, просил кланяться ее Коле, в ее узелок сунул пачку папирос: «Пусть покурит на радостях! ваши яички и сало ему дайте, он ведь там голодает, конечно! вернется, пройдите ко мне, я посмотрю, куда вашего сына всунуть… да пройдите на кухню, там вам кухарка кое-что даст… я распорядился. Не благодарите и не плачьте! Это мой долг! А теперь идите, вон, мой кучер вас поджидает!»

Через открытое окно смотрел снова на площадь, на зеленеющие липы, под которыми торопилась Манькова с Аверьяном, улыбался, вздрогнул, почувствовав прикосновение к своей руке… около него стояла Вера и тоже улыбалась: «Там Семенчук просит его принять, хочет что-то уточнить!» — «Ну ничего не поделаешь, пусть войдет!»