Владимир Герлах - Изменник

Скоро увидел мост, влево от него вдоль полотна земляные валы, дальше бараки потом река, за рекой по обе стороны моста бункера, на мосту русский часовой. Во дворе, за земляным валом, группа русских солдат, сидя на скамейках вокруг стола, внимательно слушала лейтенанта Жукова, объяснявшего им детали разобранного пулемета, невдалеке стояли два миномета, накрытые брезентом.

Когда Галанин вошел в ворота, Жуков радостно закричал: «Встать! смирно!» и подойдя к немецкому солдату, рапортовал, как офицеру: «Господин лейтенант! в первом взводе первой роты производятся занятия по изучению немецкого пулемета!» Почтительно пожал знакомую руку, бодро скомандовал: «Продолжаю дальше… слу-хайте! Значит так… этот замок чем знаменит? Он знаменит.» Объяснял, а мысли и взгляды его были направлены в другую сторону, в сторону его любимого отца и благодетеля… Раньше тоже его любил и уважал, в особенности, после того как Галанин его женил на своей приемной дочери, но теперь после того как он его предупредил о провокации Холодова, вдвое! Ведь шутка сказать, если бы не Галанин, лежал бы он вместе со своей Шурочкой в земле. Кое-как довел свои занятия до конца и подошел к Галанину, который в стороне внимательно следил за занятиями:

«Товарищ Галанин, ну и рады мы оба, мы узнали, что вы приехали еще вчера, и ждали вас весь день и всю ночь… Шурочка плакала с горя: порешила, что вы нас забыли.» — «Нет, Жуков, не забыл… разве после всего, что мы вместе пережили, можно забыть? Потом поговорим о всем. А где же ваш унтер-офицер Вейс?» — «Заперся от нас! Он нас, господин лейтенант, боится как чумы! У себя запирается, а когда на поверку выходит, все время за револьвер свой держится! Дерьмо какое то! все думает нас запугать! еще хуже чем Рам! а козырять ему первому требует! как будто я, лейтенант, ниже его, солдата!» — «Ладно! не волнуйтесь, Жуков! все знаю, вижу и слышу! в штабе батальона еще хуже! но поверьте мне — скоро всему этому безобразию конец! все переменится и мы, русские, свое возьмем!!» — «Да я и не сомневаюсь, Алексей Сергеевич! раз вы с нами, иначе и быть не может! идемте я вас к нему проведу!»

У Вейса на восточном фронте погибло два брата, поэтому русских он ненавидел всех! красноармейцев на фронте, мирное население здесь в тылу и солдат РОА в восточном батальоне, этих бывших военнопленных. Никак не мог понять новых приказов Аккермана, почему вдруг вооружили его вчерашних врагов, убийц его братьев, почему он должен их считать солдатами славной немецкой армии? Не хотел и не мог понять!

Не боялся их! А презирал и ненавидел от глубины души. Знал, что он рано или поздно погибнет от руки русских, но хотел как можно больше забрать с собой на тот свет этих зверей… Поэтому и был осторожен, всегда с расстегнутой кобурой, с ручными гранатами под рукой… только и думал о последней схватке со своими врагами и все мечты Рама, оздоровить первую роту, выловив оттуда несколько виновников смут, считал смешными и опасными, так же смешной считал его затею, при помощи Галанина, добиться того, чего не могли добиться ни Граф, ни Холодов. Так и дал понять Галанину, пришедшему к нему за нужными сведениями: «Кого я подозреваю? Ха, ха, ха! Всех! Вы слышите — всех! Все они убийцы и негодяи! Все они ждут только случая, что бы перебить нас всех! Но меня они так легко не получат! Я перед смертью отомщу за моих братьев и потом дорого продам свою жизнь! По крайней мере десяток их заберу с собой! И прежде всего этого Жукова, который все ждет, что бы я — немецкий унтер-офицер, первый отдавал ему честь! ему! вчерашнему военнопленному! Никогда! Вы слышите — никогда!»

Галанин молча смотрел на коренастого уже немолодого унтер-офицера с налитыми кровью маленькими глазами, с всклокоченными волосами, с давно небритым, дергающимся нервным тиком, лицом, потом все-таки старался успокоить: «Мне кажется, что вы слишком мрачно смотрите на вещи. Русские солдаты не так уж плохи. Я с ними здесь в роте уже немного познакомился. Люди как люди, есть хорошие и плохие, и хороших больше. А относительно отдавания чести… насколько я знаком с приказами Аккермана…» — «Приказы! знаю… сам читал! И мне на них наплевать! Он никогда не заставит меня первому отдавать честь этим убийцам моих братьев!.. Пусть лучше расстреляет! Русские — люди! Ха, ха, ха! Дорогой мой, я вижу у вас на груди железный крест первой степени и верю, что вы его честно заработали, сражаясь против этих негодяев! Но здесь в батальоне, вы человек новый и ничего не знаете и ничего не видели… Вы только посмотрите в их глаза! Разве вы не читаете там желания убить всех нас? Нет? Очень жаль! А я читаю каждый день, впрочем обождите.» Вейс вышел за дверь, крикнул на странной смеси ломанных русского и немецкого языков: «Жуков, сюда! Построить взвод немедленно, переводчик хочет с ними говорить!»

Через несколько минут. Галанин обходил фронт бродяг рядом, с Вейсом, и должен был согласиться с командиром взвода: в глазах каждого солдата, оборванного и грязного, он видел глухую ненависть и что темное зловещее, что заставляло его невольно ежиться. Это и было наверное то желание убить, о котором ему кричал несчастный немец. Он попросил у него разрешения сказать несколько слов русским и выяснить их настроения. Вейс презрительно согласился: «Гут, говорите! а я пойду к себе, надоело смотреть на этих бандитов, когда кончите, зайдите. Он исчез в своей комнате и слышно было как звякнул тяжелый засов. Галанин улыбнулся, показал рукой на дверь: «Вы видели и слышали? Боится, немец! В чем у вас здесь дело, товарищи? Я ничего, не понимаю.» Говорил долго, речи своей не подготовил, поэтому сначала немного путался и волновался, потом овладел собой и бросив взгляд на внимательные лица солдат, увидел, что овладел ими, говорил немного туманно, но намеки его были сразу поняты и оценены озлобленной толпой. Из глаз бродяг исчезла ненависть и жажда крови, теперь это были глаза очень усталых и несчастных людей, которые начали задавать вопросы, сначала очень осторожные и хмурые, потом смелые и веселые. Заставляли улыбаться своего переводчика и смеялись, сами показывая свои лохмотья и шевеля грязными пальцами в рваных ботинках: «А это видали? какие же мы солдаты, раз с нами так обращаются? Настоящие урки! Девки над нами смеются, обижают… Нет, пусть немцы ваши с нами по-людски обращаются, тогда и мы людьми будем, а до той поры, накось! выкуси! также паек, разве ж мы не видим, что они от нас воруют все мясо, крупу, водку, а табак? Кантина? Где наше вино? Одеколон?»

Галанин слушал внимательно, записывал что-то в свою книжечку, требовал точности: «А сколько граммов мяса вам полагается в день? Не знаете? Так почему же вы считаете, что у вас крадут? Относительно водки знаю! Тоже и в штабе батальона, знаю и про табак! А одеколон? Я его сам не получал! А мне как немецкому солдату, конечно, выдали бы! Тут что-то не так! Кто вам говорил? Федько? А ну ка, Федько, говорите, нечего за спинами прятаться! Какой одеколон? Кто вам сказал? Штабные солдаты? Я выясню! и покажу им как вас обманывать! Еще что?» Кричали и добивались точности долго. Наконец уточнили все, довольные слушали заключительные слова переводчика: «Значит у вас я кончил. Повторяю еще раз: Все это доложу кому надо! Как можно скорее. Злоупотребления прекратим в корне! Но дайте мне время, товарищи! И, пока я буду защищать ваши права, не делайте глупостей и будьте спокойны! Пока злоупотребления не прекратятся!» Очень напирал на это замысловатое слово и убедил таки бродяг: «Обещаем, господин переводчик! будем терпеть и глупостев не делать! Только вы уж постарайтеся: прекращайте поскорее эти самыя злые употребления! А генерала Власова вы все-таки разыщите! верим, что сами не знаете, куда его немцы злоупотребили! Но глупостев все-таки делать не будем… не нервничайте!»