Владимир Герлах - Изменник

Выла гроза… все лето было в этом году грозовое, но такой бури, грома и молнии не мог вспомнить даже такой сторожил как семидесятилетний мосье Пишо, служивший при церкви. Был сильный, прекрасно видел и слышал, мускулы были крепкие и пил вино не хуже молодых. Знал, как и все население этого села, лежащего на самой опушке леса, что тут, макисары со своими канадцами решили разгромить и уничтожить бошей. Всех без остатка, по примеру взвода роты Зака. И заранее радовался, радовался как и все другие, когда немцы втянулись в узенькие улицы его родного села.

Как только гроза кончилась все были там, немцы, русские, гестапо и даже отряд немецких юнкеров с пушкой. На колокольне церкви кюре Гренье с пулеметом и двумя макисарами смотрел на банду противника и нервничал. Ожидали немного, самое большое две роты врага, а их оказалось гораздо больше, непрерывно въезжали автобус за автобусом, из которых высыпали солдаты в касках… Между тем приказ полковника Севре был определенный: когда немцы будут в селе, открыть по ним огонь с колокольни, поджидавшие в лесу три отряда макисаров в общей сложности в 4000 человек, воспользуются паникой, нападут со всех сторон на бошей и их уничтожат.

Это будет первая крупная победа, которая даст восставшим контроль над всем Мор-ваном, как называлась эта лесистая горная часть центральной Франции. Оставалось одно: спокойствие и выдержка, но этого не было у господина кюре. Условия, при которых он должен был начать стрелять, были определены полковником Севре, начальником объединенных отрядов макисар: на западе в лесу должна была подняться красная ракета, которой не было видно что-то очень долго. И господин кюре не был спокоен, так как не видел конца этим ордам, которые не кончали своего нашествия на его приход. Все новые и новые толпы вылезали из автобусов и строились, к ним подъезжали другие. Отсюда с колокольни все было прекрасно видно. Как эти обреченные с шутками и смехом ходили по улицам и заходили в дома и кафе мадам Гро. Там видно находился штаб бошей и туда постепенно привели под конвоем одного за другим всех видных жителей городка: учителя, мясника, пекаря, трактирщиков, просто богатых фермеров. Отсюда с колокольни, осторожно прячась, господин кюре узнавал их всех и увидел как по дороге из леса выехала, кажется, последняя легковая машина, она быстро промчалась по улицам и остановилась на площади, как раз под колокольней.

Вышедший из нее худой высокий бош в форме офицера, не торопясь, отправился к кафе мадам Гро и в то же время на колокольню кряхтя поднялся мосье Пито, осторожно на четвереньках подполз к кюре, который оглянулся на двух мальчишек макисаров, побледневших от волнения. — «Господин кюре, начинайте! Этот бош последний… видите дорога совершенно пустая».

Дорога в лес, правда, была пустая и в прохладном вечерней тишине ярко блестела вымытая недавним проливным дождем. Нужно было начинать, как было условлено, дать сигнал к атаке со всех сторон на бошей, но не было условленной ракеты и нужно было ждать неизвестно чего. Кюре осторожно навел дуло пулемета на большую толпу бошей, к которым подошел худой офицер и ждал. Если бы он знал, что мосье Пишо должен был ему сказать, о том, что начальство макисаров передумало в последнюю минуту под давлением канадского полковника Джонсона, который, испугавшись численности бошей, уговорил отложить намеченную атаку. Если бы он знал что его пулеметный огонь будет не сигналом к уничтожению бошей, а началом гибели его прихода, его прихожан и его самого, он бы не стрелял. Но мосье Пишо, наверное, выжил из ума от старости, или выпил слишком много аперитива для храбрости, и ничего ему не сказал. Напротив, почему то решил, что стрельба с колокольни заставит макисаров все-таки исполнить свой долг и напасть на бошей, которые будут уничтожены все до одного. Кончая этим высоким бошем со странными знаками отличия и с какой то тряпкой на рукаве.

Этот бош осмелился его, старого ветерана войны Четырнадцатого года, ударить больно по плечу и сказать: «А, старина! здравствуй! не беги! не бойся! Это война и не нужно расстраиваться (C’est la guerre! il faut pas s’en faire!)» На чистом французском языке! Как будто Пито был трус! Он ему покажет, уговорил кюре не ждать ракеты и начинать.

Кюре сказал громким голосом: «Да поможет нам Всемогущий Бог!» И, зажмурив глаза от волнения, дал очередь из пулемета! В то же время мосье Пишо взяв у мальчишки автомат, нацелился в высокого боша, тоже дал очередь. Как с ума сошел в своем желании убить оскорбителя, перед тем как самому умереть славной смертью солдата. Начало было превосходное. С колокольни ясно было видно, как упало несколько бошей, как остальные заметались по узким уличкам, как выскочившие из кафе боши, старались навести порядок. Если бы в этот момент, как было решено, макисары напали на бошей, они уничтожили бы их без остатка и вписали бы одну из самых славных страниц в историю освободительной войны, Но этого не случилось, макисары были уже далеко у своих озер и боши постепенно успокоились, подчинились приказаниям своих командиров, и, очистив село заняли позицию на возвышенности окружающей Дюн. Паника уступила место холодной ярости и решимости примерно наказать врага.

Господин кюре продолжал все-таки вести огонь из пулемета и оба макисара стрелять из автоматов. Мосье Пишо помогал им как мог и чуть не плакал, заметив что его обидчик продолжал, как ни в чем ни бывало, ходить по площади и кричать что-то группе солдат, которые побежали и залегли за низким каменным забором, вдоль переулка лицом к церкви. Боши, наконец, увидели откуда велась стрельба и начала стрелять штурмовая пушка, из-за противоположного забора. Первый снаряд ударил немного ниже площадки, где лежали четыре героя, все пропало, — они погибали во имя прекрасной Франции. Кюре, у которого вдруг заклинилась лента в пулемете, встал во весь рост и закричал диким восторженным голосом, в котором было уже мало живого: «Вив ля Франс!» и остальные трое, по лицам которых уже скользили тени смерти, повторили клич, с которым на протяжении многих веков умирали лучшие сыны этой прекрасной страны! И их крик был одновременно их молитвой и последним приветом их селу и их родным! Два снаряда один за другим пробили тонкую стенку колокольни и разорвались между ними. Кюре был убит наповал, тяжело ранены оба макисара, но мосье Пишо успел еще до этих разрывов спуститься на первую ступеньку лестницы ведущей вниз. Оглушенный разрывами, плохо соображая что делает, он побежал, покатился вниз по крутой лестнице, сжимая в руках маленький браунинг, который он сберег, несмотря на все приказы бошей.

У него было одно желание, одна навязчивая мысль: выбежать из церкви и убить того высокого боша, которого он считал виновником всех несчастий, обрушившихся на его село. Он уже вбежал в церковный притвор, мимо маленького каменного бассейна наполненного святой водой, когда вдруг столкнулся с бошами… Но нет! это не были боши! Хотя они были в касках и немецкой форме, кричали они на странном языке, непохожем на немецкий и его, Пишо, называли мусью! Он протянул руку с револьвером, думая стрелять, но уже один из этих странных людей, русый великан без каски, дал короткую очередь из автомата. Мосье Пишо, почувствовал толчок, несколько неприятных толчков в грудь и упал навзничь. Перед тем как умереть закричал снова — «Вив ля Франс» и уже в предсмертном тумане успел все-таки выстрелить из браунинга несколько раз в того, кто его убил… Услышал стон и крики, — последнее что ему пришлось услыхать в этой жизни и с удовольствием удобно вытянулся…