Владимир Герлах - Изменник

Когда Еременко сел, протянул ему кисет с табаком: «Курите? можете свертеть козью ножку из газетной бумаги с махоркой? Мы люди бедные, папирос давненько не видали!» Дал прикурить Еременко, посмотрел на толпу: «Вот что, товарищи, пусть все выйдут, останется Андрей. Его вполне достаточно. Я этого человека сюда не звал, но его знаю. Это наш человек, хотя и немецкий переводчик. Ботинки ему вернуть немедленно и все его вещи. За грабеж расстреляю на месте. Ясно, Фадей?» Фадей молча снял ботинки, в которые только что нарядился, положил на стол часы, пустой портсигар, бумажник и полевую сумку, извинялся: «Папиросы мы выкурили с Андреем, терпенья не было, уж не серчайте». Босой вышел последним, бросив на Еременко исподлобья взгляд полный ненависти. Ушли все, событие становилось еще более невероятным!

Пока обрадованный Еременко торопливо одевал ботинки на босые грязные ноги, Соболев продолжал курить, внимательно рассматривая пленника, потом рассмеялся, отчего его лицо стало, вдруг, добрым и глаза мягкими и дружескими: «Что, товарищ Еременко, не ожидали? Как они вас разукрасили! Ну ничего, до свадьбы заживет. А их вы должны понять и простить. Злы они, ох злы на немцев и их слуг! а вы пришли к ним с вашей повязкой, в шляпе, и с бумагами на немецком языке. Еще спасибо скажите, что живы остались. Этот Фадей в особенности жесток. Но у него в Веселом немцы сожгли живьем жену и пятерых детей. Тут есть от чего озвереть! А так парень ничего, душевный парень. Вот только ботинки ваши его соблазнили,

но тоже понятно, вы видели его лапти?»

Еременко густо покраснел: «Я понимаю, Господи, я все понимаю! Вы знаете, товарищ командир, я ему отдам свои ботинки и отдам часы и все, а возьму только его лапти, не могу ходить босиком, ноги совсем разбил. Я ведь не так стар как он, мне просто стыдно, что я на него вам жаловался. Конечно, он поступил совершенно правильно. Ведь кто я в его глазах — изменник родины… Товарищ командир, если бы вы знали как я счастлив! Боже мой! как я счастлив! Я с вами, мне кажется, что я все время спал, спал и вдруг проснулся среди своих близких друзей, братьев. Эти русские милые лица, эта землянка и вы… мне хочется всех вас прижать к моему сердцу и расцеловать!»

Соболев не переставал улыбаться: «Ну… ну… Бога, пожалуй мы бросим, он здесь не при чем. А вас я понимаю, очень понимаю, родина ведь, а?» Еременко закрыл глаза и, когда их открыл, они были полны слез: «О да, Родина! Россия!» Соболев поправил: «Советский Союз!»

Потом встал, прошел мимо неподвижного Андрея, который продолжал стоять в углу и слушать, открыл дверь и крикнул в темноту: «Гриша, ты бы нам, дружок, принес чего нибудь закусить. Дай что есть, хлеба, щей, наш гость небось голодный, да самогонку, что товарищ Исаев привез, все мечи на стол, отпразднуем возвращение заграничного друга. А вы, Андрей, можете идти, мне нужно с ним поговорить по душам, я вас позову, когда мы кончим!»

Далеко за полночь сидели вместе и говорили. Еременко рассказал о своей службе у немцев, о лагерях смерти русских военнопленных. Соболев сразу обрадовался: «Говорите, у вас умирало ежедневно до ста пленных, я вам устрою маленькое собрание наших бойцов, на котором вы все это расскажете, при чем не бойтесь сгущать краски, говорите им, что умирало не менее пятисот».

Когда Еременко перешел к городу, Шуберу и Галанину, папашу встревожило сообщение о приготовлениях к штурму острова: «Вот как? Собираются, значит. Этот Галанин, видно, не успокоится, пока я не спущу с него шкуру. Так… ну хорошо, теперь поговорим о вас. Вы, Еременко, можете нам очень помочь. Вы сами видите, что Галанин здесь самый опасный человек, к тому же очень храбрый и умный человек, ведь как мы за ним гонялись, ничего не вышло, за нос провел… вот только сапоги мне на память оставил». Соболев засмеялся, вытянув свои ноги в немецких шевровых сапогах: «Щеголять любит господин Галанин. Итак повторяю, он чрезвычайно вредный и опасный человек, он подрывает веру населения в нашего великого Сталина, в коммунистическую партию, в нашу победу. Одним словом, он организует немецкий тыл, блестяще. Я даже вынужден отсюда уйти и это значит, что район и город будут хорошо кормить, одевать и обувать немецкую армию и давать ей новые отряды изменников вроде полицейских Шаландина.

Вот почему Галанин должен быть уничтожен во что бы то ни стало. До того как я уйду отсюда и вы должны мне помочь. В этом ваш долг! Вы вернетесь обратно в город, вы добьетесь его полного доверия, вы можете даже ему выдать этого старосту Станкевича, который для нас работает. А потом где нибудь в районе, когда вы будете с ним одни, вы его ликвидируете и вернетесь к нам. И я даю вам слово коммуниста, что, несмотря на все ваши ошибки молодости, во время гражданской войны, я вас выдвину вперед и добьюсь полного забвения вашего прошлого. Вы меня поняли? Соглашайтесь!»

Еременко подумал, покачал головой: «Я вас понял и вполне с вами согласен, что

Галанин заслужил смерти, потому что он изменник. Но, товарищ командир, вы меня поймите, я лично не могу его убить, потому что это будет подлость и нечестно с моей стороны. Ведь он, зная мои взгляды, намерения, не только не донес на меня, не арестовал, но даже сам меня сюда послал? Я ведь вам рассказал! Ну скажите, положа руку на сердце, могли бы вы на моем месте пойти на такую подлость? В бою я, конечно, мог бы его убить, но так… нет, это бесчестно!»

Соболев зло рассмеялся: «Все это буржуазные предрассудки: честь и подлость! Есть, мой дорогой, партия и родина и перед ними все стирается. Во имя миллионов погибших, Галанин заслужил смерть! Идиот, конечно, он был, что вас пощадил. Вот на таких донкихотских выходках он и сломает себе в конце концов свою шею, но и вы тоже глупы со своей щепетильностью. Советую вам пересмотреть еще раз ваше решение, подумайте серьезно!» Но Еременко упрямо качал головой: «Не могу! Это выше моих сил, пошлите меня на бой с ним и клянусь вам, моя рука не дрогнет… но так, исподтишка, подло, не могу!» Соболев внимательно посмотрел на него острым пронизывающим взглядом, помолчав зевнул: «Ну хорошо, не можете, не надо, без вас я этого негодяя ликвидирую. А теперь идите спать! Я вас назначаю в подразделение Андрея. Отдыхайте, завтра вы должны быть готовым к новой тяжелой службе, будете рядовым партизаном. Предупреждаю вам будет очень трудно. Вам нужно будет научиться прежде всего быть беспощадным в своей ненависти к врагам нашего народа и нашей партии, стать советским человеком!»

Открыв дверь землянки он позвал Андрея: «Вот тебе новый партизан. Ты мне отвечаешь за все его действия. Идите!» Попрощался с Еременко суховато и руки ему не подал.

С утра погода испортилась, низкое серое небо, мелкий холодный дождь с ветром, но это не мешало лихорадочной работе на острове. В сторону единственной дороги, идущей через болото в лес, у моста, перекинутого через трясину, рыли окопы, пулеметные и минометные гнезда. Сведения сообщенные Еременко были тревожные.