Прасковья Орлова-Савина - Автобиография

Св. Владимира 15-го июля (От П. И. Орловой-Копыловой)

ВСТУПЛЕНИЕ

Хоть человек, в служенье правом,

Под всяким именем почтен:

Мил именинник Владиславом,

Владимиром милее он.

(Маленькое рассуждение)

Владея славой как кумиром,

Нельзя мир мирови стяжать;

Кто ж в кротости владеет миром,

С тем слава, мир и благодать.

(Историческое значение имени Владимир)

Владимир имя русским свято:

Так назывался Мономах;

Владимир Русь крестил когда-то;

Владимир в царских есть сынах;

Где Русь в крови крестится ныне,

Святому созидая храм,

Там Севастопольской твердыни

Владимир не дает врагам!..

Там новый мученик —

Корнилов пал средь боя,

Оплакан воинством, народом и царем.

Останки храброго Владимира-героя

Равноапостольный хранит под алтарем,

Чтоб память вечную о братьях, павших в битве,

С бескровной жертвою народ хранил в молитве.

(Почему же именинник милее под сим именем?)

И так нечаянно узнав,

Что милый, добрый Владислав

В семье Владимиром зовется,

И сердце радостнее бьется…

На имя русского стяжал он много прав!

Кто добр, великодушен, честен,

Для блага ближних жить привык.

Как Владислав, он всем известен,

И как Владимир, он велик!

Кто ласкою неподражаем,

Услугою незаменим,

Как Владислав, он уважаем,

Но как Владимир, он любим!

Кто службой и умом и нравом

Вдали у трона не забыт,

Его чтут люди Владиславом,

Но царь Владимиром почтит!

Но почесть лишь важна пред светом,

Наш именинник не об этом

Патрона молит своего:

Чтоб в день Владимира, в день Ангела его,

По всей России весть промчалась,

Что уж врага ни одного

На русской почве не осталось!..

(А в заключение всего)

Трудясь в больнице, как в траншее,

В награду ваш портрет хочу у вас просить,

Чтобы в петлице иль на шее

Мне первой степени Владимира носить!

9-го июня. Утром была разбужена приходом солдата, который пришел, чтобы сказать, что в ночь привезли ко мне раненых двадцать одного человека. Я поторопилась туда. Прежде всего освежила воздух ждановской жидкостью, потом всех расспросила: эти ранены во время блистательного дела с нашей стороны 6-го июня. Опасных только двое, стало бьпъ, мы кончили скоро. По просьбе доктора, я пошла с ним в дом губернского правления, где до трехсот больных! Бьпъ там один раз — довольно, чтобы никогда не забыть этих ужасов! Двух рядом не найдешь, чтобы не были без руки или без ноги, у двух оторваны челюсти, а у одного половина лица! Мой доктор делал несколько ампутаций и после сам перевязывал, а я ему помогала. Между последними был француз, у которого отрезали ногу. Видя в нем страдальца-человека, я точно так же и за ним ухаживала. В первом часу пришла домой очень усталая, напилась кофе и должна была, по просьбе хозяйки, ехать с нею к жиду смотреть привезенные вещи. Поехала и соблазнилась: купила семь рубашек полотняных, очень тонких, с шитыми воротами, и платила по три рубля за штуку. Это очень дешево! Еще купила некоторые вещи, и все очень сходно. Вечером ходила ко всем моим больным. Брошевской, благодаря Господа, лучше. Но бедный Емельянов, о котором я писала выше, кажется, не жилец. Он, голубчик, дал мне свои денежки спрятать, 2 р. 68 коп., с тем, чтобы, в случае смерти, переслать его жене. Я обещала, и он стал покойнее.

Утром он сподобился принятия Св. Тайн.

10-го июня. Утром посылала узнать об Емельянове, он жив, благодаря Бога. К себе в больницу призывала священника и одного больного приобщила. Он вчера ко мне прибыл, ранен и очень слаб. Во время служения помолилась хорошо Богу, а утром, признаюсь, не имею времени молиться, как привыкла, только не забываю прочитывать псалмы, равно и вечером. Тогда я читаю еще Евангелие. Сегодня опять отправила в транспорт двадцать человек, и только одному дала рубашку, а прочие ведь не лечились у меня, а только делали дневку. Чаем, разумеется, я их поила. После моего кофе написала к маменьке, к Николаю Ивановичу и к Ге-дерштерну (цензор). Здесь Зверев содержит театр и получил по какому-то недоразумению список пиес, которые не могут быть представлены на сцене без вторичного полного цензирования, и их означено до трехсот. Какие же между прочим? «Хороша и дурна», «Заколдованный Принц», «Ворона в павлиньих перьях» и пр., одним словом, пиесы, двадцать лет игранные, и новые, постоянно играемые. Я от себя написала письмо, приложила список и прошу г. Гедерштерна подписать его и прислать. Мне бы следовало также писать к Нордтвему, но я забыла, как его зовут, и прошу тебя, если будешь в городе, сходи и попроси от меня разрешить это дело без пересылки трехсот старых пиес, которых никогда и читать никто из них не станет. Должна кончить. Сейчас Зверев приедет за письмами, а мне пора к своим братьям давать лекарство. Про-ЩДЙ, родной мой! Чувствую, что ты и друзья мои молитесь за меня, грешную, иначе я слишком недостойна, чтобы получать такие милости от Господа Иисуса Христа! И если я до отъезда все выдержу, как теперь, то всей жизни мало будет, чтобы достойно возблагодарить моего Создателя! Да сохранит и помилует вас всех Господь и Его Пречистая Матерь!

Ваша душой и телом. Твоя П. Орлова. Мишелю и всем родным и друзьям мой поклон. Надеюсь, что Аг-рафена Тимофеевна приехала. Ее и Катю целую, детей благословляю.

10-го июня. Здравствуй, мой родной! Хоть минуточку побеседую с тобою. Очень устала. Огправя к тебе письмо во втором часу, твое получила в два, когда хозяин возле 10–12. Дети бледные, худые, оборванные, некоторые даже без рубашек. Я спросила, что за несчастные малютки, и он отвечал: «Именно, барыня, несчастные! Здесь малолетнее отделение Приказа общественного призрения. Месяц назад как у них умерла от холеры старушка, которая одна и берегла их. В настоящее время об них некому позаботиться. Я приношу им со стола корки, оставшиеся в богадельне, а здесь, на дворе, одна добрая женщина размачивает их в горячей воде и кормит малюток».

Когда мы разговаривали, то все дети, как чужоестадо, прижалось к стене, и вдруг отделяется дитя лет трех, подбегает ко мне и обнимает мою коленку… Я нагнулась и спросила: «Как тебя зовут?»— «Паша». — «Хочешь в Петербург?»— «Фочу!»— сказала она, устремив на меня свои огненные черные глазенки. И так сказала она это «фочу», что оно решило судьбу ее. Сделав вопрос не подумав, может быть, по внушению ее Ангела-хранителя, я решилась взять ее с собою. Придя домой, я нашла моих хозяев на крыльце за чаем и сказала, что беру сиротку из Пр<���иказа> об<���щественного> призр<���ения>. Они стали отговаривать меня, говорили, что пробовали брать оттуда в услужение, но что оказывались очень дурные. Моя избранная или, вернее, меня избравшая, была так мала, что еще не могла очень испортиться. Хозяева пожелали ее видеть, и я велела привести. Подошла она только на улице, к крыльцу. На нее поглядели, я дала ей сухарь и кусочек сахару и отправила. Что же? Утром, встав, по обыкновению, раньше всех, я выхожу в галерею и вижу: на дворе, против моей комнаты стоит моя Паша! Я очень удивилась, видя, что все заперто, даже и подворотня заложена каменьями из страха, чтобы не убежали куры, утки и прочие птицы, до которых наш хозяин был большой охотник. Я спросила, как она прошла, и она молча показала мне на подворотню, в которой отодвинула камень во дворе и пролезла. И что странно: не пошла отыскивать меня по двору, а инстинктивно стала против моей двери и ожидала меня. С тех пор я уже не имела возможности отделаться от нее ни на минуту. По моему госпиталю она ходила, держась за мое платье, и все мои солдатушки полюбили ее. А когда мне надо было идти в другие дома, то просила маленькую хозяйскую дочь занять ее, иначе она поднимала страшный крик и бежала за мной по улице. А дома во время обеда свдела на скамеечке и кушала оставшееся на моей тарелке; во время моего отдыха, играя, засыпала, как собачонка, на полу: мне негде было положить ее. (Я потому не упоминала о ней в письмах к брату, боялась, чтобы они не стали отговаривать меня. А мне хотелось взять ее, как живой памятник моего пребывания в Крыму.) При долгом исследовании и переписке с вице-губернатором Браилкой насчет ее бумаг, я узнала, что родом она цыганка, что отец ее умер в Севастополе. Пропали все бумаги, а мать, бывши сослана за неимением паспорта, решилась оставить 6-ти месячную дочь в Приказе существенного призрения, потому что их сослали в ноябре 1852 года.